Онтология в методологии
Онтологическаясхема и онтологическая схематизация
Происхождениеи природа рефлексии
Политикаи власть: выбор элиты
Схематизация
Мировоззрение и онтология
Онтология
из пустоты в никуда
из никуда в пустоту
- радости и года,
случайное и на роду,
созданный
мною мир
создал
тебя и меня,
я – как
смешной сатир,
как
демиург огня,
в
калейдоскопе дел
мелется в
прах полотно,
пытка,
надел и удел
видеть свой сад
лишь в окно
прячутся в мрак
небеса,
сны наяву и во
сне,
дует в мои
паруса
то, что несется
вовне
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
---
Онтологическая
схема и онтологическая схематизация
Онтологическая
и оргдеятельностная плоскости
В методологической практике считается банальным
тезис о том, что обсуждаемая ситуация должна рассматривать в двух ортогональных
плоскостях: онтологической («кто виноват?») и оргдеятельностной («что
делать?»), при этом признается, что онтологическое пространство – первично.
В более рафинированных формах утверждается, что одна
и та же схема может быть проинтерпретирована один раз как онтологическая, и
другой – как оргдеятельностная.
При этом кардинальным различием онтологической и
оргдеятельностной схематизации признается тот факт, что выделение позиций и,
следовательно, обеспечение самоопределения относительно обсуждаемого
обязательно только для оргдеятельностной схемы.
Ни специфической онтологической схемотехники, ни
собственно онтологических схем не существует, несмотря на очевидное
противоречие: имеющиеся средства схематизации в той или иной мере логизированы
и логистичны, а любое онтологическое представление принципиально алогично
(дологично, предлогично): при формулировании цели мы указываем на онтологическое
пятно цели (например, яблоко), а затем – способ достижения этой цели (логику
действия) – съесть, сорвать, купить, украсть, подарить и т.п. яблоко.
Относительно цели одинаково бессмысленно обсуждать только онтологическое или
только логическое содержание цели.
Оргдеятельностная схемотехника и схематизация
достаточно хорошо разработаны. Данная статья – не решая вопрос об
онтологической схемотехнике и схематизации – ставит эту проблему и намечает
некоторые ориентиры для ее решения или направления поиска.
Прежде всего, можно признать неоднородность
онтологических представлений. Как наиболее очевидные, выделяются следующие типы
онтологических представлений и соответствующих им схематизаций:
- перфектная схематизация
- нормативная схематизация
- теоретически обеспеченная схематизация
- прожективная схематизация
- этимологическая схематизация
Рассмотрим каждую из них.
Перфектная
схематизация
Наиболее употребительна в проектной деятельности.
В секторе «Прошлое» в ходе ситуационного анализа
производится процедура отделения совершенного и несовершенного прошлого, а в
ходе последующего анализа ситуации – перфектизация совершенного прошлого или – онтологизация прошлого, доведение его
до совершенных, перфектных форм, освобожденных от актуальности, злободневности
и присущей им случайности. Только благодаря онтологизированному, перфектному
прошлому можно переходить к собственно проектной работе.
Нормативная
схематизация
На той же схеме перфектизация может быть заменена
нормировочной онтологизацией. В этом случае «шаг развития» будет заключаться в
смене прошлых норм на нормы будущего. При этом сама нормативная онтологическая
работа имеет черты иконизации, опрокидывания перспективы за счет «взгляда по нормали».
Нормативная онтологическая схема рисует должный мир,
мир, каким он должен быть.
Теоретически
обеспеченная схематизация
Теория не вытекает ни их прошлого, ни из опыта (но
может быть верифицирована, подтверждена опытом, согласно К. Попперу). Она возникает
в противоречии, несогласии, опровержении, фальсификации предыдущей теории. И
всякая теория не есть совокупность и последовательность логически обеспеченных
доказательств, но прежде всего – новая онтология, благодаря которой «мир на
самом деле», овеществляемый мир становится нам ближе и понятней.
Теоретическая работа лежит в секторе несовершенного
настоящего (а другого настоящего и не существует), тем самым еще раз
подчеркивая имперфектность, несовершенство любой теории, признаваемой за истину
только в настоящем времени.
Прожективная
схематизация
Также лежит в «Настоящем» и никак не соотносится с
«Прошлым», хотя, строго говоря, самые смелые мечты и прожекты – самые древние мифы
и чаяния, забытые, погребенные или перезагруженные в сказки и другой фольклор.
Прожективная онтология – онтология мира, каким мы
хотим его видеть. В этой модальности он противоположен модальности
долженствования нормативной онтологии.
Этимологическая
схематизация
«Изначальный смысл слова истинен» – эта установка
была провозглашена ещё Платоном (Сократ в одном из диалогов рассказывает, что
истинный смысл слов принадлежит богам, укрывавшим этот смысл от людей, однако
гении в Золотом веке открывали людям эти изначальные смыслы). Современные
филологические герменевты твердо придерживаются этой же , весьма симпатичной и
легко объяснимой точки зрения.
Этимологически слово «развитие» восходит к «свитку»
и представляет собой процесс разворачивания этого свитка, скрывающего в себе
некий текст. Искусственной составляющей развития являются воля (любопытство,
интерес) открытия нового и само это открытие, разворачивание, а также прочтение
и понимание разворачивающегося текста. Естественной составляющей является сам
текст. Кем и когда он написан? С какой целью? Кто автор? – нам не дано знать.
Развитие – новое только для нас, но не для автора. Самое же ужасное – мы не
умеем свивать эти свитки, представляющие собой настоящие ящики Пандоры: мы
невольны в последствиях развития, но мы повинны: зачем мы разворачивали свиток?
Этимологическое понятие развития обнаруживает нашу
инфантильность, нашу детскую беспечность и надо благодарить Всевышнего, что
среди нас есть осторожные экологи, историки, географы, говоря вообще,
гуманитарии и антипрогрессисты, выступающие в функции тормозов развития. Это не
значит, что они должны быть доминирующими, но очень важно их дозированное
присутствие и их право вето на те или иные направления развития: есть свитки,
которые лучше не разворачивать.
Этимологическая схематизация разворачивает
последовательность и площадь «водосбора смыслов» схематизируемого от истоков до
сегодняшних представлений, будь то дельта, эстуарий, лиман, гаргулья, жерло,
понизовье или любая другая устьевая
конструкция впадения в океан нашего презенса.
Принципиальные
отличия онтологической схемы от оргдеятельностной
Итак,
онтологические схемы – схемы мира или отдельных его фрагментов. И потому они
предельно индивидуальны, отражая персональное видение мира. Этим объясняется
тот факт, что, если оргдеятельностные схемы, как правило, не требуют пояснений
и интерпретаций, то онтологические непременно сопровождаются текстом. Более
того, онтологически схемы могут быть
прочитаны, проитерпретированы и поняты многажды.
Так, наскальная живопись читается как
оргдеятельностная схема организации охоты, и она же, но как онтологическая, – и
как сакральное изобразительное заклинание, и как тренажер, и как ритуальное
шествие тотемного животного, и как запечатление охоты, и как… – и это будут
весьма разные сопровождающие тексты.
Мне вспоминается характерный случай: это было на
ОДИ-24 в Одессе. Это была моя вторая игра в жизни, а для Гены Копылова – первая
в статусе игротехника. Несмотря на наши старания, содержательно у нас ничего не
получалось. Настал последний день, день заключительных докладов, от которых
уклониться было нельзя. По пути в зал Гена дает мне плакат с какой-то схемой:
«Это тебе мой подарок», после чего пытается объяснить, что там на этой схеме,
однако я ничего не понимаю от волнения и даже не могу вглядеться в нее.
ГП вызывает меня где-то в середине списка групп, я
вывешиваю схему Копылова и начинаю лепетать, по ходу импровизируя свой доклад и
понимание непонятной мне схемы. ГП, зная мою особенность не говорить перед
аудиторией, а именно лепетать, начинает громко интерпретировать мои слова и
говорить совсем не то, что я говорю, но очень интересно читая схему Копылова.
Ситуация была спасена, но после доклада Гена и я согласились с тем, что все три
участника ситуации имели совершенно разное содержание. Надо ли при этом говорить, что все трое приписали этой
схеме онтологический статус?
Онтологическая схемотехника гораздо свободнее в
выборе графем. здесь уместна и цветовая схематизация и появление нестандартных,
необычных, но выразительных элементов. Важно то, что оргдеятельностная схема
взыскует к фрагментации, например, операциональной последовательности (алгоритмизация), а онтологическая
ориентирована на целостность видения, синтез фрагментов в единое целое. В связи
с этим в оргдеятельностной схематизации следует избегать избыточного и
излишнего, в онтологической – недостаточного.
Важнейшая реакция на онтологическую схему –
очарование. Очарование новым миром или новым видением мира. И здесь вопросы
«зачем?», «почему?» неуместны, но вполне законны «что?». «кто?», «какой?» и им
подобные.
И, наконец, онтологическая работа, онтологизация,
онтологическая схематизация не предполагает ни в самой себе, ни в своих
последствиях никакой технологизации и тянущейся за технологиями автоматизации:
даже если это и возможно, оно должно быть запрещено по моральным соображением и
по мотивам гуманитарной охраны от замещения человека в интеллектуальной сфере
совершенными, но бездушными существами, нашими же порождениями.
------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
В
2003 году я брал интервью у Владимира Лефевра, психолога, давшего новое понятие
рефлексии и введшего такое важное понятие, как рефлексивное управление. В одном
из эпизодов этого интервью я впервые столкнулся с проблемой происхождения и
природы рефлексии. Вот этот фрагмент об эвакуации из Ленинграда по Ладоге
весной 1942 года:
«Я помню,
были налеты, но, слава Богу, бомбы проходили мимо нашей машины. Мы благополучно
доехали и попали на так называемый эвакопункт. И оттуда нас отправили в
Вологду. Я помню эту дорогу в Вологду. Я боялся, что меня выкинут из поезда,
потому что из вагона в то время (товарный вагон, конечно) выбрасывали людей.
Рядом сидела женщина, у которой все время хотели выбросить ребенка. Она его
прижимала и не отдавала. Я тогда не знал, что ребенок был уже мертвым.
Выбрасывали мертвых людей из этого вагона. Он был полностью набит людьми, и я
боялся, что меня выбросят. Я тогда не понимал, что выбрасывают трупы (Всё. Дальше можно было не
спрашивать, и я задавал все дальнейшие вопросы уже из вежливости, заранее зная
ответы, угадывая их совершенно точно.
Страх перед смертью, которую он еще не понимал, привел к поискам
спасения, к отысканию в себе в своем сознании чего-то недоступного смерти и
потому управляющего и ею, и жизнью, и самим человеком. Это был первый акт
рефлексии и первая зарница рефлексии, и первый шаг по пути спасения своего Я за
счет другого Я, бессмертного, предельно бескорыстного и всесильного, за счет
выделения над собой субъекта)»
Если мышление стало формироваться по мере перехода от
трансляционной (сигнальной) речи к коммуникации и вслед за пониманием, то
рефлексия – не «мышление по поводу мышления», как это принято считать у
методологов, а работа сознания – поиски убежища себя в самом себе, потому что у
человека нет более надёжной защиты от внешнего мира и самого себя, чем сам
человек.
Сознание человеческое – и этим оно отличается от сознания
других живых существ – субъективно, то есть способно занять субъектную позицию
относительно самого себя-объекта рефлексии.
Иными словами, рефлексия – это коммуникация с самим собой на
витальные темы.
Именно витальностью этой коммуникации и объясняется, что
любой творческий акт и процесс – рефлексивны, ведь творчество (научное,
техническое, художественное, любое) возможно только в витальной ситуации, даже
если оно, творчество, рутинно.
Страх смерти, позора, бесчестия, муки совести – всё это
генерирует поток рефлексии, выталкивает нас и наше сознание из самих себя –
чтобы защитить, но не спасти – спасает вера в Бога, это протезированное
сознание с протезированной рефлексией.
Все научные исследования В. Лефевра по рефлексии –
вторичная, мыслительная рефлексия рефлексивного сознания. Это – совсем другая
рефлексия, которую, собственно, и фиксируют методологи.
И в мыслительной рефлексии субъект-субъектная коммуникация
предполагает независимость и равнозначность обоих субъектов, а не
надстроенность одного над другим, как это происходит в рефлексии сознания.
Как и в рефлексии сознания, так и в мыслительной рефлексии
возможны в принципе бесконечные надстройки и отражения, что очень напоминает
отражения в зеркалах, расположенных друг против друга. Принципиально же
возникновение мыслительной рефлексии над рефлексией сознания (сколько бы
рефлексивных уровней ни имели бы обе), а также ещё один слой: рефлексия
сознания над мыслительной рефлексией: именно здесь и происходит рефлексивное
управление по формуле В. Лефевра:
Я думаю, что он думает, что я думаю
Итак, можно выделить
три принципиально различных слоя рефлексии:
- наиболее потаённая и интимная рефлексия сознания, alter ego, «внутренний голос», даймон Сократа, описанный
Платоном, вступающий «в действие», а точнее – в коммуникацию с субъектом
сознания только в витальных ситуациях
- мыслительная рефлексия, охватывающая и рефлексию как
мышление над мышлением и рефлексию сознания, а потому представленная двояко –
субъектом-иерархом субъекта сознания (alter
ego) и внешним коммуникантом
(потенциально либо актуально)
- рефлексивное управление, где независимые и самостоятельные
субъекты сознания и мышления присутствуют с необходимостью.
Вся эта, достаточно сложная сознательно-мыслительная
конструкция не случайна – именно она, конструкция, обеспечивает существование
индукционного контура Навигатор-навигатум, в котором, при всех функциональных и
онтологических различиях, совершенстве одно и несовершенстве другого, между
Навигатором и навигатумом осуществляется единый и взаимообуславливающий процесс
диалога между Космическим Разумом и человеком.
---
Итак,
вроде бы всё очевидно – элита должна властвовать или стремиться к власти:
классик современной элитологии В.Парето вообще разделяет всю элиту на правящую
и мнимую (неправящую).
Разумеется,
и он, и мы все вместе с ним, имеем в виду элиту как лучшую часть общества,
готовую руководствоваться в своих действиях общими интересами и благами, а не
личной корыстью. И это сильно отличается от «элиты», от того, что принято
называть в нашем, больном на понятия, обществе. Перед Новым годом ВЦИОМ по
традиции опубликовал рейтинг отечественной «элиты»: похоже, единственным
критерием в этой, не самой чистоплотной социологической службе, является
частота мелькания на телеэкране.
Первые
три места даже не обсуждаются, но зато потом: Пугачева (4 место), Жириновский –
6, Малахов – 8, Киркоров – 10 и даже Аршавин (32). Есть гиперпошляк Петросян,
есть бабушка Орбакайте, есть пожиратель майонеза «Ряба» Пореченков, есть куча
сошедших с дистанции спортсменов и фанерных шоу-бизнесменов, но Чулпан Хаматова,
замечательная актриса с мировым именем и труженник милосердия – на 48 месте,
Навальный – на 68, Удальцов – на 90, Ходорковского и Лебедева в списке вообще
нет, как, впрочем, и Каспарова, есть Билан, Тимоти, Евланов, Меркушкин, Метшин
(а эти трое откуда?), но нет Галины Вишневской, из писателей – только Донцова
(ни Улицкой, ни Стругацкого, ни Быкова, ни Прилепина, ни Пелевина, ни…)… Если
наша элита и впрямь такова, то перед миром стыдно.
Но
ведь элита потому и элита, что читала Платона: «власть первой
впадает в пороки» и Людвига фон Хайека: «у власти оказываются худшие» [Дорога к
рабству], а потому должна избегать и власти и политики.
Во-первых,
элита, как мне представляется, весьма неохотно вмешивается в политику
(исключение – «Дневник писателя» Ф.М. Достоевского) и уж точно старается быть
беспартийной, поскольку партийность – тавро стадности или стайности, а «орлы
стаями не летают».
Во-вторых,
она избегает и всех внешних атрибутов власти, ее ритуалов, лобызаний пяток и
следов, почестей, наград, лавровых венков при жизни, титулов и пр. (когда
нонешние власти будут вымирать, мы с удивлением обнаружим, что они
самонаграждены сотнями орденов, в алмазах и фианитах).
Элита
властвует – умами и душами.
Кто
помнит хоть одну фразу или мысль Алексея Михайловича Тишайшего? Но зато многие
читали и перечитывали «Житие протопопа Аввакума, написанное им самим», первое
литературное произведение на русском языке. Немногие могут вспомнить, что
сделали Александр I
и
Николай I
(не при них что было сделано, а именно, что они сделали), но Пушкина знают все,
даже негодяи. Что осталось от идей и мыслей Александра III или
Николая II
(при условии, что у них вообще были идеи и мысли)? А Достоевского и Льва
Толстого знает и читает весь мир.
Писательская,
поэтическая элита, власть слова в России всегда была выше любой другой,
светской и церковной (именно поэтому у нас не канонизирован ни один писатель
или поэт). В сущности, пацан написал:
«и
вы не смоете
всей
вашей черной кровью
Поэта
праведную кровь»
и
ничего никто не смог противопоставить этим словам Лермонтова или отменить этот
приговор. Николай I,
кажется, единственный раз в своей жизни публично радовался чужой смерти –
смерти своего судьи. Обоих, Пушкина и
Лермонтова, давно нет, а слово живо. Сталин не смог перекричать Мандельштама,
Булгакова и Платонова, Хрущев – Пастернака, Брежнев – Любимова, Солженицына,
Бродского, Жванецкого, Высоцкого, Галича и еще многих, слова и мысли которых
продолжают витать над нами.
Такова
историческая особенность России – здесь слово обладает невероятной властью. Мне
кажется, тому есть две причины:
-
в русском языке слово утвердилось в онтологическом звании, оно перестало быть
только руководством к действию, глаголом, но напрямую ведет к формированию
образа мира и образа жизни людей
- лишенные двух из трех
основ афинской демократии 1) «исономии» (равенство граждан перед законом)
(Демосфен,XXIV,59 и XXIII,86), и 2)
неприкосновенности личности (Динарх,I,23; Исократ, ХХ,1–3), мы как никто,
мы свято верим в нерушимость «исегории» (свободы слова) (Эсхин, III,220;
Демосфен,IХ,3).
Для
нас слово и свобода – фактически синонимы, и чье слово слышно, тот и власть.
Андрей Сахаров с трибуны съезда народных депутатов сказал свое свободное слово
– и два часа топанья ногами двух тысяч лишенных языка («идиотов») уже ничего не
могли сделать с этим. Он, старый, одинокий в этом зале, накануне смерти,
захватил власть в стране, а все эти горбачевы, ельцины и им равноподобные
утеряли нить власти: люди смотрели эти съезды как клоунский цирк, в ожидании
очередного скандала или глупости.
Элита
прорывается к власти своим трудом и талантом, но цели такой не имеет, не должна
иметь. Власть элиты – признание общества, а не захват плацдарма. Власть элиты
всегда выше любой другой власти, которая мгновенно умирает после носителя этой
власти (пытались сделать из Ленина «живее всех живых», но, несмотря на
чудовищную репрессивную и пропагандистскую машину, не удалось: в конце декабря 2012
в нашей семье был получен документ о полной реабилитации дедушки Александра
Гавриловича, который выразил за столом, на даче, под водочку, несогласие с
идеями и практикой Ленина-Сталина; раз признали его невиновность, значит,
расписались в порочности власти Ленина-Сталина, пусть и через 80 лет). Власть элиты может существовать неопределенно
долго, в пределе она бессмертна: мы все еще продолжаем жить в мегапроекте
«идеального государства» Платона, хотя Сократов продолжают казнить и травить.
Мы все еще шепчем:
Товарищ, верь, взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена
Мы
продолжаем не признавать гармонии мира, построенной на слезинке одного
замученного ребенка, мы верим – Понтий Пилат и Иешуа Га-Ноцри встанут на
дорожку из лунного света и пойдут по ней, мы знаем – Принц найдет свою Золушку,
а Гадкий Утенок улетит со стаей прекрасных лебедей.
Элита
умеет пользоваться властью: когда Дерибаска попытался отнять у ЦМШ их
отремонтированное здание во дворе Консерватории, Ростропович позвонил ему и
сказал: «еще раз руки протянешь – позвоню полковнику».
Вспомним
соблазны Иисуса Сатаной в пустыне:
-
«если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами. Он же сказал ему
в ответ: написано: не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом,
исходящим из уст Божиих.»
-
«потом берет Его диавол в святой город и поставляет Его на крыле Храма, и
говорит Ему: если Ты Сын Божий, бросься вниз…Иисус сказал ему: написано также:
не искушай Господа Бога твоего.»
-
«Опять берет Его диавол на весьма высокую гору, и показывает Ему все царства
мира и славу их, и говорит Ему: все это дам Тебе, если, пав, поклонишься мне.
Тогда Иисус говорит ему: отойди от Меня, сатана, ибо написано: Господу Богу
твоему поклоняйся и Ему одному служи». [Мтф.4.3-11]
Элиту
всегда пытались и пытаются соблазнить – властью, деньгами, славой, почестями,
втягивая в политику или интриги. И если соблазн удается, элита перестает быть таковой
– не для этого ли и совершаются соблазны?
Рекомендуемая к чтению при подготовке к АСК «Политика
и власть» литература
Баландье Ж. Политическая антропология. М.: Научный
мир, 2001.
Бердяев Н.А. Философия творчества,
культуры и искусcтва. В 2 Т. М., 1994. Т.1
Бердяев
Н.А. – Царство Духа и царство Кесаря. Париж, Ymca-press,
1951, 165 c.; М., 1995
Бурдье П. Социология политики. М.: Socio-Logos,
1993.
Гаман-Голутвина О.В. – Политические элиты России. М., РОССПЕН,
2006, 446 с.
Дюверже М. Политические партии. М.: Академический
проект, 2002.
Лёш К. Восстание элит и
предательство демократии. М., Логос & Прогресс, 2002, 220 с.
Луман Н. Власть / Пер. с нем. А. Антоновского. М.:
Праксис, 2001.
Тойнби А.Дж. Цивилизация перед судом
истории. СПб., 1995.
Фукуяма Ф. – Сильное государство: управление и мировой порядок в XXI веке (2006) (State-Building: Governance and World Order in the 21st
Century) Cornell University Press? 2004/
Хайек
Л. фон – Дорога к рабству. «Новый мир», М, 1991, №8.
Шекспир У. Драмы
«Ричард III» и «Макбет».
-------------------------------------------------------------------------------------------------------------
---
СхематизацияСхема как организация пространства
Схематизация – организация пространства мышления (и только мышления?), нечто вроде лесов или каркаса, вокруг которого и разворачивается здание мышления, мыслительные конструкции. Схема, как и всякое другое пространство, должна отличаться максимальной незаполненностью, например, смысловой незаполненностью. Наши звуки и буквы бессмысленны, что позволяет нам создавать слова как тени и дубликаты смыслов. Платон утверждает, что изначальные смыслы были известны богам, но умалчивались от людей, и даны были нам людьми золотого века, элитой. Именно тогда и сложилось представление об элите (само слово «элита» возникло позже и Платоном не употреблялось) как о слое общества, порождающем смыслы.
Наиболее адекватным образом этой мысли
является, на наш взгляд, яйцо: в ядре лежит смысл, включая потаённый смысл,
далее, подобно белку, понятия (вещь переменчивая и подвижная, недаром говорится
о понятийном облаке), а между скорлупой слов и понятийным субстратом – тонкая
семантическая плёнка, плёнка сём, почти интернациональная и общеязыковая,
например, сёма «ма» в слове «мама», имитирующая сосательный звук, характерна
для большинства европейских языков. Тоже самое можно сказать о «корове»,
глаголах «мычать», «мяукать», «кукарекать», «куковать» и других подражательных
словах и сёмах, более или менее внятных даже для не знающих языка.
Что организует пространство? – азимутальность
или, по Ансельму Кентерберийскому, интендирование, без которого соблюдается
состояние покоя, как его понимают покойники. Векторов азимутальности достаточно
много, но актуально присутствует в человеке их счётное число. И как бы мы ни
казались себе всесторонне развитыми личностями с богатым внутренним миром,
честная интроспекция себя показывает нам в обычных ситуациях не более десятка
таких векторов, а в экстремальных условиях – не более двух. Возможно, именно
поэтому мы стремимся и жаждем экстрима: выбор из двух технически и этически
гораздо проще и легче. Эта двоичность счёта мы недаром положили в основание
всей электронной счетной техники, включая компьютер.
Помимо азимутальности важное значение имеет
тема в её изначальном смысле (поименование). Тематический спот задает
принципиальные границы пространства и его «окрас». Тематический арсенал
представляется гораздо более разнообразным и богатым (на порядок или порядки),
нежели азимутальный, но и он счётен и обозрим. Тематическая определенность –
ключевым словом здесь является «определённость», за пределы и границы которой
лучше не выходить. Именно определенность запрещает использование в схематизации
аналогий (мы свободны от этого запрета, так как схематизацией не занимаемся).
Собственно, этой парой параметров схематизации и
можно ограничиться. Достаточно полный набор азимутов и тем – предмет возможного
в дальнейшем размышления.
Неудача О.Анисимова и А. Зинченко в
методологии, А. Тененбаума в лингвистике заключается в том, что они попытались
сколлекционировать и типологизировать собственно знаки-схематозоиды, создать
схемо-азбуки, а не пространства для мышления и его порождений.
Понятие
и смысл: индуктивный контур мышления и понимания
Если понятия – единицы понимания, то смыслы –
единицы мышления, точнее, мысли, находящие отзвук у других участников
коммуникации. Существенная (но, разумеется, не единственная) разница между
этими двумя интеллехиями заключается в том, что ресурсом мышления является
коммуникация, ресурсом коммуникации является понимание, а ресурсом понимания является
непонимание.
Так в коммуникации возникает индуктивный
контур:
Игра «мышление-понимание» очень напоминает
качели: помыслил и понял, понял и помыслил. Спекулятивность мышления
распространяется вширь, сосредоточенность понимания – вглубь, но обе интеллехии
в принципы неудержимы и неисчерпаемы.
Понимание,
по нашему мнению [6,7], является первичной интеллехией относительно мышления. В
процессе коммуникации понимание идёт от языка к сгусткам смыслов, равнозначных
для коммуникантов, до рабочих понятий, общих для коммуникантов, и уже эти
понятия служат основанием и материалом для мышления, выражаемого языком или
схемами или иным другим способом, включающим в себя и язык:
Схема
1. Понимание и мышление в процессе коммуникации
Благодаря
действию по этой схеме мы не только индуцируем мышление, но и приводим «скорлупу»
нашего языка в соответствие со строем
наших понятий: наших как исторически сложившихся образцов и наших как
ситуативно построенных, рабочих понятий, необходимых нам для взаимопонимания в
совместной деятельности и коммуникации.
Согласно
этой же схеме становится понятным механизм накопления понимания
(герменевтический круг Шляермахера) и спекулятивности мышления. Питая друг
друга, понимание побуждает мышление за счет вновь построенных понятий
(креативно-конструктивное понимание) или втягивания культурно-исторических
понятий (культуросообразное понимание), а мышление, выражаемое в языке,
порождает новое непонимание, требующее понимания.
Схема
и язык
По логике вещей и антропогенеза схема возникла
раньше языка, поскольку язык вообще возник в рефлексии речи, если не был вменён
человеку извне и, конечно, после разума (понимания, мышления и других
интеллехий).
Схема оказалась первым средством коммуникации,
когда членораздельная речь ещё не сформировалась, но потребность в коммуникации
(а не трансляции сигналов и приказов) уже возникла.
За внешнее происхождение языка говорит тот
факт, что язык нами нерефлектируем. Более того, лингвисты настаивают на том,
что вопросы типа «почему?» и «зачем?», а также вопросы целесообразности в
языкознании неуместны. Наиболее распространенная мимикрия этих вопросов
отсылается в фонетику: «для благозвучия».
Язык,
в больше степени, чем культура, практически не рефлексируется нами, поскольку
мы, пользователи, являемся рабами собственного языка и в редчайших случаях
задумываемся над тем, что и почему именно так говорим. Если бы мы изучали язык
до освоения нами речи, мы бы постоянно сталкивались с такого рода вопросами,
подобно тому, как мы сталкиваемся с ними при изучении другого, не речевого для
нас языка.
Не
меньше вопросов – и к фразеологии, к
тому, почему и каким образом закрепляются идиомы, общие выражения и другие
окаменелости смыслов [4,8].
-
поэты
-
философы
-
дети и тинейджеры
-
кое-кто ещё
Поэты
ищут и находят новые слова, понятия и смыслы по красоте их. Они вылавливают в
мире звуков и «околояйцовом» эфире новые гармонии, как, впрочем, и музыканты. И
лучшим словотворцем в русском языке заслуженно считается Велимир Хлебников и
его футуристическая свита (Бурлюк, Маяковский и др.), но, разумеется, не только
они творили и творят язык: Пушкин, акмеисты, символисты, обереуты, современные
К. Кедров с супругой, Алексей
Парщиков, Илья
Кутик и Александр Еременко, поэты-формалисты СМОГа. А чего
стоит такой нано-шедевр И. Бродского как «Чучмекистан»? Активное словообразование и новые понятийные
прорывы, начавшись с Биттлз и битников, стало традицией рок-поэтов и реперов. В
немецкой поэзии достаточно упомянуть Гёльдерлина, Новалиса и Рильке, но,
разумеется, они – не единственные.
Философом-новатором
слова, безусловно, является М. Хайдеггер, введший такие, ставшие
фундаментальными, понятия как Dasein
(вот-бытие), Gegnet
(данность) и многие другие. Всей
немецкой философии присуща эта игра словами, со словами, в слова. Ей мы обязаны
такими понятиями как Mitmensch.
И, конечно, невозможно забыть, что именно немец Мартин Лютер ввёл понятия Beruf (призвание) и Industria (трудолюбие).
Лидерами
стихийного словотворчества и формирования новых понятий являются тинейджеры.
Собственно, молодёжный сленг и есть фронт, вал новых слов и понятий, очень
динамичный и подвижный. Очень важно, что почти все новые слова и понятия
эфемерны – среди них в языке остаются немногие, но они и пополняют язык более
всего. «Халтура» и «блат» закрепились в нашем языке с 20-х годов, «стиляга»
появился в 50-е, «кайф» пришел в 60-е, «блин», «капец», «звездец» – в 90-е.
Весьма
условно (пока?) к словотворцам, лингвогенераторам можно отнести компьютерщиков
и среди них касту так называемых айтишников (IT-шников), интенсивно создающих
русско-английский новояз с английскими словами и корнями и русской грамматикой
и фонетикой.
Наконец,
существовал и существует (но только в тоталитарных режимах) особое,
партийно-политическое словотворчество, блестяще описанное Дж. Оруэллом в
«1984»). По счастью, этот язык быстро омертвляется, и уже мало кто понимает,
что значат такие слова как «единый политдень», «чистка рядов», «лишенец»,
«всеобуч», ВСХВ, ВСНХ, Наркомпрос, Вхутемас и Фортинбрас при Умслопогасе, «встреча
прошла в дружественной атмосфере» (то есть безрезультатно), «морально устойчив
и скромен в быту» ( то есть пьёт в меру и от жены не бегает).
Мы
пользуемся языком, многое не понимая в нём, а, главное, и не спрашивая себя о
непонятном. Попыток понять и объяснить, увы, немного. А, пропуская непонятное,
мы отказываем себе в мучительном удовольствии мышления. Нам проще чувствовать
себя под диктатом собственного языка и тем индульгировать и непонимание и
безмыслие: полная безответственность за те же деньги. Более того, это имеет и
социальное значение: лозунги, клише, призывы – излюбленное средство идеологов и
демагогов. Бессмысленное и безмысленное «Крым наш!» позволяет всем
захлебываться от эйфории и отгонять от себя очевидные проблемы: «а зачем?», «что
теперь с этим делать? и «как чувствует себя наш брат, у которого мы отняли
воровским образом в его трудную минуту то, что сами когда-то отдали?».
Противоположностью
элите являются придонные подонки, занятые смыслоуничтожением: Петрики, Сурковы,
Димы, Вовы и прочая шантрапа.
Как ни странно,
они необходимы как утилизаторы и ассенизаторы, санитары социума, только свое
придонное место они должны знать, не высовываться и им ни в каком случае нельзя
давать власть – это стало понятно сто лет тому назад, еще в 1917-ом.
И те и другие –
явное меньшинство. Большинство, существующее ради, но и благодаря элите,
вопреки, но и из-за подонков, относится к смыслопотребителям или
смыслопользователям.
Это страта,
составляющая около 85% населения, неоднородна и в свою очередь расслаивается на
- народ
- общество
- публику
- толпу
Начинаем
всплытие…
Толпа – носители бессмысленного. Легко
управляемы и внушаемы, поскольку сознание толпы ни на чем не крепится – куда
подует, туда и понесет: «хейя, хейя! шай-бу! шай-бу! Крым – наш!» Толпа страшна
своим единением: ведь каждый в толпе хотел бы украдкой стырить что-нибудь себе
или хотя бы мелькнуть в экране хроники «в стране прошли многочисленные митинги
в защиту русских ото всех остальных». Хосе Ортега-и-Гассет был прав: подонки
(он называл их вождями) формируют толпу («массы»), ровно в той мере, в какой
толпа формирует их. Нельзя представить себе Уралвагонзавод без Суркова, Суркова
– без Селигера, Селигер – без Путина, Путина – без его спецнарода.
Публика критически относится к бессмысленности и
с удовольствием обсуждает толпу и подонков, чувствуя своё культурное,
интеллектуальное и моральное превосходство над теми и другими. Максимум усилий
публики – участие в протестном митинге. На Майдан с публикой можно не
рассчитывать, хотя публика там и бывала по выходным. Публичны политические
анекдоты, «поэты-гражданины» (с маленькой буквы), любой стёб и квартет И.
Общество обладает достоинством, честью и совестью,
в чем и видит смысл своего существования. Общество внимательно и чутко
прислушивается к голосу элиты и именно общество определяет: мысль элиты – это
со-мысл, эта мысль разделяема обществом или глас вопиющего в пустыне, который
будет услышан через пару-тройку генераций, когда будет уже безнадежно поздно.
Народ – носитель
не только настоящих смыслов, но и смыслов прошлого и будущего, колыбель и
питательная среда элиты. Народ без элиты – что спецнарод без Путина: а на
хрена? Элита без народа – что Путин без спецнарода: а на хрена?
Порой
– и это даже закономерно – народа в населении страны становится так мало, что
народ и есть элита. Но какие бы Чуровы и ВЦИОМы не сочиняли разные лукавые
цифры, народ и элита всегда есть, пусть даже только на нарах.
В
своём лингвистическом рабстве мы доходим до собственного персонального рабства
и находимся, ещё с античных времён, как утверждает А.Ф. Лосев в «Философии
имени», в плену у собственного имени. Эта традиция, усиленная христианскими
ритуалами, сохраняется и по сей день [1].
Как меланхолически заметил Г.-Г. Гадамер в
«Истине и методе», «мы утратили то наивное неведение, с помощью которого
традиционные понятия призваны были поддерживать собственное мышление человека»
(цитируется по [2]). Образно говоря, в схеме бытия и сущего Гегеля («Наука
логики») понятия стоят за человеком, позволяя ему в рефлексии выделять из
мутного потока бытия кристаллы сущего, а по мысли Гадамера, понятия из-за спины
человека вышли вперед и теперь сами стали его средством и инструментом
кристаллизации бытия, превратились в конструктивный материал экзистенции=бытия
по эссенции=сути бытия.
Гениев
золотого века давно уже нет, и словотворчество теперь несут другие:
Но, несмотря на словотворчество,
смыслоформирование и многовековую понятийную работу, мы испытываем скорее
диктатуру языка, нежели владение им – в отличие от схемы, возникающей в недрах
нас. Невозможно
объяснить, например, почему в словаре иностранных слов «солдат» (легионер,
получавший во времена Иудейской войны вместо жалования право на продажу соли),
«соль» (нота), «соло», «сольди», «солидарность» признаны иностранными, а однокоренные с ними «солнце» и «соль»
(пищевой продукт, выпариваемый из воды на солнце) – нативными . Дело ведь не
только в возрасте этих слов в русском языке.
Язык
нерефлексируем нами ещё и потому, что возник раньше нас, то ли как
звукоподражание, то ли из жестов, то ли из междометий, то ли из шумов (теорий
происхождения языка множество), но во всяком случае, языком (но не
членораздельной речью) владеют многие до нас. И даже наше происхождение,
возможно, выросло в том числе и из языка.
Язык,
как это ни странно, может существовать вне культуры: эмигранты и потомки
эмигрантов сохраняют родной язык как язык семейного и общинного общения, но
теряют или вовсе не имеют материнской культуры. Точно также существует
множество примеров свободного владения чужим языком при полном непонимании и неприятии культуры,
адекватной этому языку. Язык поддается периодизации, но гораздо в более
лапидарной форме, чем культура. Как и культура, язык может быть типологизирован
и поддается, как показал Ю. Лотман, самому тщательному и тонкому анализу.
Язык,
однако, выполняет ещё одну функцию, отличную от функций культуры: он творит
мышление и деятельность.
Как
и культура, язык имеет массу субформ: диалекты, говоры, жаргоны, сленг и т.п.
(в культуре – местные, профессиональные, семейные и т.д. субкультуры).
Если
культура, по мысли о. П. Флоренского, – один из смыслов истории и нашего
существования, то язык – одно из средств его.
Схема
и речь
Смена
рациона питания и образа жизни предгоминидов имела среди прочих, одно важное
последствие: глубокие ныряния и длительное пребывание под водой произвели еще
одно анатомно-физиологическое изменение – дыхательные пути (трахея) и пищевод
(горло) опасно сблизились и оказались намного ближе друг к другу, нежели у
обычных приматов. Однако это рискованное изменение сделало возможным
членораздельную речь.
До
того все внутривидовое и внутристайное звуковое общение сводилось к сигнальной
системе информации, не требовавшей ответных реплик, но построенной на
безусловном и подсознательном понимании смысла команд.
Членораздельная
речь возникла из гортанных и горловых рыков и потому представляла собой
повеления в инфинитивной форме, аналоги современных «стоять!», «бежать!»,
«замереть!» и тому подобное.
То
была, безусловно, информативная речь, еще не речение, а
повелительно-побудительные камешки команд и их распознания (а не понимания).
Символические
изображения на стенах пещер, картины охоты, играли роль обучения охоте молодых
и разбору состоявшейся охоты (ретроспективная рефлексия), а также подготовке к
предстоящей охоте (проспективная рефлексия). Строго говоря, это и были первые
схематизации как средства самовыражения (интендирования, азимутации) для
трансляции другим. Так возникла вопрошающая речь сравнения сигнификата
(изображения) и денотата (реального объекта охоты): «это олень?» – «это олень», «это кабан?» – «это
кабан».
Третьим
этапом информативной речи, завершающим ее, явился нарратив – описание
происходящего или произошедшего. Даже до наших дней дошел жанр описаний у
номадных народов: «что вижу, то и пою». Это сладостное узнавание нового мира,
по-видимому, совпало с первым великим переселением народов: пик потепления
уничтожил экваториальные леса либо сделал их проходимыми, и люди двинулись с
гор Южной Африки (Великого Разлома) на север, к Средиземноморью.
Нарративная
речь все еще не требовала ни будущего времени, ни действий – она была скорее
онтологична и держалась в изъявительном наклонении. Но произошло нечто весьма
существенное – речь перестала быть последствием анатомии и физиологии. Она
стала развиваться уже по другим законам и причинам: гносеологическим, социальным
и др. Как дети, люди называли предметы вокруг себя, включая себя в третьем
лице, максимально объективируя мир и придавая ему статус божественного. Так, в
дополнение к сугубо субъективированному сознанию, основанному на совести и
внутренних переживаниях и интенциях, стало формироваться новое религиозное
сознание объективно существующего Бога (богов) и мира. Люди первыми и
единственными смогли вырваться из топи бытия в существование как бытие по сути.
Судя по всему, это путешествие, пусть и полное опасностей и приключений, было
беззаботным, но кончилось, как и все в человеческой истории, драматически:
оседлый и осевший на землю Каин убил своего брата…
И
именно оседание на землю, переход от gathering economy к produce economy
породили коммуникативную речь, первым этапом которой стала объяснительная
речевая операторика с причинно-следственными связями: мир предстал человеку не
картиной, а процессом. Начался «детский» период бесконечных вопрошений
«почему?» и столь же бесконечных ответов «потому». Мир стал «объяснябельным», а
потому диалогичным, ведь вопросы требовали ответов не «это слон?» – «это слон»,
своеобразной игры в эхо, а внятного и продолжительного ответа.
И
это требовало понимания, но только у вопрошающего и внимающего.
Взаимопонимание
– следующий шаг коммуникативной речи как телеологической операторики с
побуждениями к действию. Для этого оказались необходимы институты власти,
построенные не на авторитете и силе носителя власти, а стоящими за ним
атрибутами (Божественность власти, право и законы и тому подобное). Возможно,
именно в это время и возникла лингвистическая потребность в будущем времени.
Так
коммуникация обеспечила выход человека в мышление, а именно – в логику,
онтологию и топику. Появились первые мыслители-проводники и поводыри в мире
мышления. В отличие от сознания, в мышлении отсутствуют гендерные предпочтения:
мышление стало всеобщим достоянием.
Речь
стала речью, рекой, где мощные струи дискурса живут вместе с мельчайшими
брызгами смыслов, речь стала длинной и полноводной и вместе с тем капельной. От
слов человек перешел к слогам и семам, а от слогов – к буквам, хотя в некоторых
языках, например, английском, буквы до сих пор являются слогами. Операторика
обогатилась комбинаторикой: люди научились складывать из кубиков-букв слова –
понадобился порядок букв, алфавит, данный людям, согласно мифологии, Гермесом
Трисмегистом.
И
сознание и мышление – можно хотя бы предположить пути и механизмы освоения их
человеком, не в предлагаемой, так в другой гипотетической конструкции. Но понимание
– оно появилось первым. Но как, когда и зачем-почему?, что легло в основу
понимания? – Если оставаться в предположении, что Разуму потребовалось
воплотиться в биологический материал и предоставить биологическому носителю
шанс проникновения в совесть-сознание и мышление, то относительно понимания
можно сделать лишь одно, весьма необоснованное суждение: понимание является
принципом и признаком непокинутости и непокидаемости человека духом
Разума.
Будда
и Иисус излагали свои учения не в стройной системе знаний или логик, не в
непротиворечивых мыслительных конструкциях, а невнятными или многозначными (что
почти одно и то же) притчами, которые можно и нужно понимать самыми различными
способами. Учение, переданное Аллахом через Мухаммеда, еще более поэтично и
многозначно – это что угодно, но только не система знаний или цепь
доказательств. Вслед за Тертуллианом приходится признать: «Верую, ибо абсурдно»
(но вот только не абсурдно, а заполнено и переполнено смыслами, позволяющими
бесконечно интерпретировать тексты).
И
если это так, если понимание – завет и обещание Разума не покидать человека, то
становится понятным происхождение текстов Гермеса Трисмегиста, «Апокалипсиса»
Иоанна, Майстера Экхарда, розенкрейцеров, Штайнера, Блаватской, Безант,
Гурджиева, Успенского, других мистов и мистиков – эти тексты открывались им в
понимании, а не знаниево или логически. Точно также становится очевидной
бесконечность текста и смысл Талмуда, Каббалы и Мишны.
Техники
понимания должны быть древнее техник знания. Сюда относятся и медитации, и
интраспекции, и исихастия, и все виды рефлексии.
Когда
мы исчерпаем понимание либо когда оно покинет нас (по нашей вине или по воле
Разума), исчезнет и речь, и язык, и коммуникация – мы все замолчим, как
«космические субъекты» Владимира Лефевра и – то ли дождемся конца света, то ли
войдем в него, в свет, наконец.
Но
при этом надо признать (в рамках разрабатываемой здесь онтологической картины),
что схематизация, с одной стороны, подталкивала и стимулировала развитие речи,
а с другой, речь, совершенствуясь и разнообразясь, усложняла средства
схематизации и сами схемы. Этот эффект и процесс реципрокности был и остается
сильным катализатором разумности человека. Например, всякий, вступавший в
методологическое сообщество, переживал этот почти ракетный взлёт своей
разумности.
Схема и онтология
Схематизация – это не рисование человечков,
других знаков и символов, линий, стрелок и прочих окоёмов. Как и онтологическая
работа, схематизация – это вертикальный взлет, подъём. Для накопления знаний мы
пользуемся пологими траекториями, где по абсциссе проложено время. В
схематизации и онтологизации смена вертикали вверх на пологий подъём ощущается
как падение.
Мы многое воспринимаем на слух: звуки, слова,
гармонии, смыслы – схемы и онтологемы мы можем только видеть, потому что это –
самое важное, но совершенно необязательное в нашей жизни.
Утверждается: неонтологизируемое не
схематизируется.
Разумеется, это требует обоснования.
Оно лежит в различении образования и
просвещения.
Образование традиционно базируется на
трансляции знаний, как правило систематизированных и предметно очерченных.
Просвещение – процесс формирования онтологии. Оба процесса, и образование и
просвещение, самостоятельны, общество может лишь предоставить шанс и условия
для самообразования и построения личной онтологии (картины мира).
Если советский период отечественной истории
характеризуется попыткой построения единой для всех онтологии (коммунистическая
идеология, мораль и этика), а потому ещё сохранялось, например, от царских
времен министерство просвещения, было мощное издательство «Просвещение»,
монопольно выпускавшее всю учебную литературу, существовала сфера просвещения,
но уже не было просветительства и просвещённого общества, то коллапс СССР
сопровождался и коллапсом просвещения. Непросвещённое образование по принципу
своему осколочно и фрагментарно. Современные онтологические представления – не
складывающийся в осмысленную картину пазл, клип-онтология, коротенькая и
бессвязная.
Любая общественная формация схематизируется,
переживаемая нами только характеризуется:
- бессовестностью
- бездельем
- цинизмом
- и безверием (напускное христианство,
демонстрируемое нами, к вере не относится).
Принципиальные схемы рабства и феодализма,
капитализма и рыночной экономики, советского коммунизма и «социализма»,
плановой экономики существуют в многочисленных вариациях, но происходящее в
наши дни – мракобесие, «власть тьмы» и безобразная безóбразность, моральный и
этический хаос.
Можно даже утверждать: нет онтологии –
бессмысленно схематизировать, по той простой причине, что схема всегда несёт в
себе онтологическое содержание.
Схема
и рефлексия: схема как самоосвобождение
Сама схематизация осуществляется в рефлексии, в
попытке понять собственное самоустройство.
При этом сама схема позволяет нам, отцепившись
от нее, рефлексировать наше мышление и быть свободным от него. Без схемы мы бы
путались в собственных ногах и мыслях.
Схематизация есть процесс, а схема – акт
самоосвобождения.
Мы становимся демиургами: слов, смыслов,
понятий. И это прекрасно понимали античные греки: их боги могли карать и
наказывать, мстить и калечить судьбы людей, но они, бессмертные, не могли
убивать человека, смертного, потому что он – свободен в своем мышлении,
понимании, рефлексии, схематизации и словотворчестве.
Бытие
и суть
Если иметь в виду, что суть – третье лицо
множественного числа в презенсе глагола «быть», то само бытие – довольно мутный
и нерасчленяемый поток, где прошлое, настоящее и будущее протекают сквозь нас
хаотическими бурунами.
Говоря «бытие есть» (есть – третье лицо
единственного числа в презенсе глагола «быть»), мы тем самым утверждаем
однозначность и единственность и бытия и истинности этого бытия. Но утверждение
«бытие по сути» есть признание и многобытийности и многоистинности – и в нас
самих и в других личностях, людях, существах, субъектах и т.п. Это и есть
подлинная космизация и одновременно это и есть разрешение самому себе на
схематизацию.
Говоря «бытие по сути», мы не только оформляем
свой личный космос и устанавливаем в нем Гестию, богиню Мирового Очага и
Истины, мы утверждаем, что таких точек – множество, нам же принадлежит только
одна, та, которой мы сегодня достигли (а завтра это будет, возможно, другая
точка).
В этом смысле мы не свергли ни богов, ни Бога –
мы стали сотворцами им или Ему.
Схема и онтология
Прежде
всего, необходимо отличить мировоззрение и онтологию.
Мировоззрение
– система взглядов и представлений человека
о мире и своём месте в нём. Мировоззрение может быть религиозным,
атеистическим, мистическим, философским, научным, инженерным, художественным,
профессиональным и так далее. Человек может вполне совмещать в себе коллаж из
нескольких мировоззрений, только со стороны кажущийся противоречивым: можно
иметь научное, философское, материалистическое и профессиональное мировоззрение
одновременно. Мировоззрение выражаемо – в правилах, точках зрения, убеждениях,
ценностях, принадлежности и т.п. Мировоззрение допускает и такие крайности
субъективизма как представление о мире, лишь приснившемся субъекту.
Онтология рассматривается здесь и как философская
сущность и как методологическое понятие.
В
философии принято рассматривать онтологию в паре и в противопоставлении с
гносеологией (учением о познании) и эпистемологией (частью гносеологии, учением
о научном познании). В этом смысле онтология занимается проблемами мира за
пределами и границами сознания, субъекта, Я.
К
методологическому понятию онтологии гораздо ближе другой, более тонкий смысл
философской методологии: изучение законов, общих и для объективного, и для
субъективного мира. Такова, например, онтология природы и культуры человека.
Наконец,
методологическая онтология рассматривается как конструктивная часть мышления,
порождаемая логикой и порождающая логику. Основным содержанием методологической
онтологии являются понятия в своей непротиворечивой совокупности.
В
отличие от мировоззрения, методологическая онтология в принципе неописуема:
либо у человека нет понятий – и тогда у него нет и онтологии, либо эти понятия
есть, но их такое множество, что представить их просто невозможно. Тезаурус
понятий подобен лексикону: мы не можем перечислить свой лексикон, но он
представлен в нашей письменной или устной речи, он доступен для внешнего
наблюдателя и коммуниканта.
Любая
схема онтологична. Проверено на множестве примеров: если попросить аудиторию
советских или постсоветских людей нарисовать схему оргструктуры любого
предприятия или организации, все 100% рисуют сначала начальника, потом его
заместителей, потом начальников подразделений и так до последнего клерка.
Никому в голову не приходит, что всё может быть организовано совсем иначе и что
невозможно тотально всё изображать
абсолютно одинаково.
Любая
онтология не схематизируема, поскольку вытащить и объективировать не только
свою, но и любую другую онтологию в полной мере невозможно.
Более
того, любая попытка схематизации онтологии, своей или чужой, обычно
заканчивается катастрофическим разрушением субъекта или объекта схематизации и
переживается как личная трагедия или смертельное оскорбление.
Мета-схема: after и behind
Что будет, когда схема станет банальностью и
анахронизмом на вроде клинописи? Иначе тот же вопрос? – вечна ли рефлексия
мышления и понимания? Мне кажется, рефлексия сменится мониторингом (средством
контроля без вмешательства в процессы мышления и понимания), а, стало быть,
схематизация превратится в автоматизацию, где мы люди непосредственно не
необходимы. Схематизация как организация пространства мышления и, возможно,
понимания, превратится в рутинную операцию, предваряющую эти два процесса, как
в ходе мировых войн артподготовка была рутиной перед атакой, как разведка –
рутина перед сражением.
Что стоит и скрывается за схематизацией? Иными
словами – каково предназначение схематизации или это предельно конечная работа,
за которой уже ничего не стоит? – возможно, что за схематизацией стоит так
часто упоминавшаяся здесь азимутация, если допустить мысль о том, что сначала
выбирается направление и только затем – тематическое пространство, в котором
пролегает это направление. Это кажется вероятным, если пространств в порядки
больше возможных направлений. Мы с ними
с себя вериги схем и схематизации и предстанем перед собой и миром в своих
оголённых наклонностях, интенциях, интересах и поползновениях воли.
Библиография
1.
Антропонимика.
М., Наука, 1970, 360 с.
2.
Герменевтика:
история и современность. Сб. статей. М., Мысль, 1985, 303 с.
3.
Колесов
В. – История русского языка в рассказах. М., Акалис, Гардарика, 1994, 169 с.
4.
Кохтев
Н.Н., Розенталь Д.Э. – Русская фразеология. М., Русский язык, 1986, 304 с.
5.
Кронгауз
М. – Русский язык на грани нервного срыва. М., Знак, 2009, 232 с.
8.
Опыт
этимологического словаря русской фразеологии. М., Русский язык. 1987, 240 с.
-------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
---
Мировоззрение и
онтология
Надо сразу сказать, что эти два понятия, с первого
взгляда синонимичные почти до тождества (всё дело только в этимологии слов),
различны, поскольку принадлежат разным мирам.
Первое употребительно в философии, системе образования и идеологии, второе
– в философии и методологии.
А теперь – о принципиальных различиях по существу.
Мировоззрение – система
взглядов и представлений человека о мире и своём месте в нём. Мировоззрение
может быть религиозным, атеистическим, мистическим, философским, научным,
инженерным, художественным, профессиональным и так далее. Человек может вполне
совмещать в себе коллаж из нескольких мировоззрений, только со стороны
кажущийся противоречивым: можно иметь научное, философское, материалистическое
и профессиональное мировоззрение одновременно. Мировоззрение выражаемо – в
правилах, точках зрения, убеждениях, ценностях, принадлежности и т.п.
Мировоззрение допускает и такие крайности субъективизма как представление о
мире, лишь приснившемся субъекту.
Онтология подобно рефлексии, существующей и в
психологии, и в философии\методологии, а потому сильно разнящейся в этих двух
действительностях, рассматривается здесь как философская сущность и как
методологическое понятие.
В философии принято рассматривать онтологию в паре и в
противопоставлении с гносеологией (учением о познании) и эпистомологией (частью
гносеологии, учением о научном познании). В этом смысле онтология занимается
проблемами мира за пределами и границами сознания, субъекта, Я.
К методологическому понятию онтологии гораздо ближе
другой, более тонкий смысл философской методологии: изучение законов, общих и
для объективного, и для субъективного мира. Такова, например, онтология природы
и культуры человека.
Наконец, методологическая онтология рассматривается
как конструктивная часть мышления, порождаемая логикой и порождающая логику.
Основным содержанием методологической онтологии являются понятия в своей
непротиворечивой совокупности.
В отличие от мировоззрения, методологическая онтология
в принципе неописуема: либо у человека нет понятий – и тогда у него нет и
онтологии, либо эти понятия есть, но их такое множество, что представить их
просто невозможно. Тезаурус понятий подобен лексикону: мы не можем перечислить
свой лексикон, но он представлен в нашей письменной или устной речи, он
доступен для внешнего наблюдателя и коммуниканта.
В методологии одним из базовых требований является
предьявление онтологического пространства мыслительной работы и ортогональное
ему предъявление организационного (организационно-деятельностного,
организационно-позиционного пространства). Особой процедурой является
интерпретация онтологического пространства в позиционном и наоборот.
Кроме того, существует понятие онтик – рабочих
технических средств-представлений, не имеющих статуса базовых или предельных,
подобно рабочим понятиям, построяемым и используемым для конкретных
мыслительных разработок.
Верующий
и верящая
О, это совсем, далеко совсем не
синонимы.
Верящий – совершенная форма, верят
слепо и полностью, бесхитростно, без сомнений, на глубоком и искреннем
уповании. Верящий верит бездоказательно, беспричинно и совершенно бескорыстно.
Верящий – свидетель Бога, а не его проповедник. Верующий – несовершенен, он –
на пути к вере, на трудном пути, в рытвинах сомнений и преткновений, в бунтах и
Богоборчестве, соблазнах и горестных
осознаниях своей греховности.
В Евангелии от Луки дан разительный
пример различия верующего и верящей. Захарию, будущему отцу Иоанна Предтечи и,
спустя пять месяцев, племяннице его жены Марии с одной и той же благой вестью о
рождении сына. У обоих были все основания для усомнения: Захария и Елисавета
оба стары, а Елисавета к тому же и бесплодна была до того, Мария же не знала
мужа и оставалась девственной:
Захария (Лк.1.18-20)
|
Мария (Лк.1.34-38)
|
И сказал Захария Ангелу: по чему я узнáю это? ибо
я стар, и жена моя в летах преклонных. Ангел сказал ему в ответ: я Гавриил,
предстоящий пред Богом, и послан говорить с тобою и благовестить тебе сие; и
вот, ты будешь молчать и не будешь иметь возможности говорить до того дня,
как это сбудется, за то, что ты не поверил словам моим, которые сбудутся в
своё время.
|
Мария же сказала Ангелу: как будет это, когда Я
мужа не знаю? Ангел сказал Ей в ответ: Дух Святый сойдёт на Тебя, и сила
Всевышнего осенит Тебя; посему и рождаемое Святое наречётся Сыном Божиим; вот
и Елисавета, родственница Твоя, называемая неплодною, и она зачала сына в
старости своей, и ей уже шестый месяц; ибо у Бога не останется бессильным
никакое слово. Тогда Мария сказала: се, раба Господня; да будет Мне по слову
твоему. И отошёл от Неё Ангел.
|
Поразительны и результаты для Верующего
и Верящей: Захария пронемотствовал до девятого дня от рождения Иоанна, до
обряда обрезания и нарекания младенца. Младенец же стал великим пророком и
Предтечей своего двоюродного брата, Иисуса, Сына Божия.
Мария не только поверила в своё
беспорочное зачатие, но и тут же поспешила к своей тётушке Елисавете
поприветствовать её беременность: «Вставши же Мария во дни сии, с поспешностью
пошла в нагорную страну, в город Иудин. И вошла в дом Захарии, и приветствовала
Елисавету. Когда Елисавета услышала приветствие Марии, взыграл младенец во
чреве её; и Елисавета исполнилась Святого Духа. И воскликнула голосом, и
сказала: благословенна Ты между жёнами, и благословен плод чрева Твоего»
(Лк.1.39-42). Примечательно, что не от Марии Елисавета узнаёт о её
беременности, а от Духа Святого, по вере своей.
Такую же силу веры проявляет и Авраам.
На горе Мориа Исаак спрашивает отца про
жертвенное животное (каким является сам Исаак) и получает в ответ слова,
которые можно воспринимать как кредо Авраама: "Бог усмотрит Себе агнца для
всесожжения, сын мой" – для Бога это также просто, как настрогать сынов Авраама из камней пустыни через две тысячи лет после смерти
патриарха. Потому что "И не думайте говорить в себе: «отец у нас
Авраам», ибо говорю вам, что Бог может
из камней сих воздвигнуть детей Аврааму". (Мтф., 3.9), потому что Иисус, кстати, испытывавший и искушения, и
сомнения, и трепет, заявляет: «истинно,
истинно говорю вам: прежде нежели был Авраам, Я есмь» (Ин. 8.58) и даже «Я Бог
Авраама, и Бог Исаака, и Бог Иакова» (Мтф. 22.32)
Кредо христианина не «верю», но
«верую». Это смиренное и честное признание собственного несовершенства и
несовершенства своей веры, признание того, что каждый из нас не достиг, но
стоит на пути достижения Бога.
И в заключение: не зря в заголовок
поставлены два эти причастия в мужском и женском роде: женщинам по природе их
дано больше веры, они бесхитростно и тем совершенно верят, в отличие от вечно
сомневающихся, робких в вере, постоянно рефлектирующих мужчин. Зайдите в любую
церковь – и в службу и вне службы здесь явно преобладают женщины. Загляните в
списки преданных анафеме и еретиков – здесь явно доминируют мужчины. Поистине
«блаженны дети» (Мтф.), ибо они – ещё среднего рода (и дитя в русском языке, и das
Kind,
das Knabe и das Mädchen – ребёнок,
мальчик, девочка, всё – средний род). К этому, наверно, и надо идти.
Комментарии