Крупные формы

Крупные формы

Воспоминанияо предстоящем путешествии или Дифлайфер (онтологическая комедия инобытия)

Экспедиция в Никуда

ПРОПЕДЕВТИКАМИСТИЧЕСКОГО

ГЕНЕЗИС И БЫТИЕ МИСТИЧЕСКОГО

НОСИТЕЛИ МИСТИЧЕСКОГО

С Т У Д И Я

  ----------------------------------------------------------------------------------------------------------
---
Воспоминания о предстоящем путешествии или Дифлайфер (онтологическая комедия инобытия)

ОТ АВТОРА

Однажды два закадычных приятеля разговорились о драме и времени:

- я создам драму людей, на все времена, – сказал Софокл

- а я – драму идей, которая будет, даже если времена кончатся,  – ответил Платон

Оба выполнили своё обещание. Но за Софоклом, его «Электрой», «Антигоной», «Эдипом» и другими трагедиями, потянулся длинный шлейф драматургов и драм, великих и мелких, а за диалогами Платона – узкий, пунктирный круг последователей.

Эта пьеса – драма идей, где люди – лишь носители мыслей, но не действий. У драматургии идей своя история, без конца, а, стало быть, и без морали в конце. Эта пьеса – вовсе не для постановки и вовсе не комедия…

Действующие лица

Сократ – высокий старик в античных одеяниях, сильно поношенных и замызганных, в сандалиях на босу ногу, но с бабочкой на голой шее.

Федор Михайлович – болезненный мужчина 50 лет,  ну, точь-в-точь Достоевский в 1871 году, при возвращении из Дрездена в Петербург

Мастер – если по паспорту, то тридцати семи лет, по остальным признакам – такой же бессмертный, как и прочие. В аккуратном больничном халате и самопальной тюбетейке.

Фома – маленький, щуплый, более, чем средних лет, очень похож на Иисуса, только слегка постаревшего

Мефистофель – сатанински привлекательный франт, явный иностранец, врет и не краснеет. Со всеми запанибрата. Черт как черт. Типичное исчадие ада – любой чиновник, от премьер-президента до инспектора пенсионного фонда, срисован с него.

Дифлайфер – автопортрет, каким хотел бы видеть себя автор. Одет в телогрейку и бабочку.

Пограничник, четыре шалавы, официант

Сцена 1.

Пограничный КПП. У одной из стоек стоит СОКРАТ.

Пограничник: откуда прибыли?

Сократ: из Афин

Пограничник: из Греции?

Сократ: не знаю такой страны. Я из Эллады, ахеец.

Пограничник (себе под нос, недовольно): опять что-то не признанное. (Сократу) ваши документы – паспорт, ай-ди по-вашему…

Сократ: вот приговор Афинского суда о моей казни

Пограничник: цель приезда?

Сократ: так вот же – по приговору Афинского суда

Пограничник (себе): у них даже патроны кончились! (Сократу): тогда добро пожаловать! Проходите. Следующий!

(к стойке подходит Федор Михайлович, протягивает в окошко свои документы)

Пограничник: вы знаете, что ваш загранпаспорт просрочен?

Федор Михайлович: у меня теперь, после «Идиота», все документы просрочены.

Пограничник: а что нам, смертным, прикажете с этим делать?

Федор Михайлович: читать

Пограничник: только не это! Проходите. Следующий!

(с удочкой наперевес, подходит Фома)

Пограничник: что это у вас?

Фома: орудие лова

Пограничник: ты разве не бросил это тогда?

Фома: я фигурально бросил. А жить на что?

Пограничник: так ты опять жить собрался… проходи! Следующий!

(неуверенной походкой подходит Мастер)

Пограничник: документы!

Мастер: Я – Мастер

Пограничник: ну, хоть что-нибудь

Мастер: вот рекомендательное письмо от князя Льва Николаевича

Пограничник: Толстого?

Мастер: нет, Толстой – всего лишь граф, от князя Мышкина. Нас с его сиятельством в одной лечебнице в Швейцарии пользовали. Отмаялся, бедняга.

Пограничник: слыхали. По Первому каналу показывали. Проходите, что с вами, убогими, сделаешь. Следующий! (подходит, пританцовывая, Мефистофель). А, это опять вы?

Мефистофель: соскучился по своей исторической родине. Что новенького?

Пограничник: так, пустяки, ничего существенного. А у вас?

Мефистофель: все наши новости – от вас.

Пограничник: добро пожаловать!

Сцена 2.

Комната Дифлайфера. Узенькая лежанка. Крошечный столик с  ноутбуком, колченогий и неудобный стул. На полу – принтер. Дифлайфер сидит лицом в пустую стену, боком к сцене. Он что-то набирает, затем печатает на принтере одну страницу, встает, выходит на середину комнаты и начинает декламировать:

Джин

"Любимая…" – мне воздуха и слов

признания немного не хватает,

я мучаюсь, но вихрь меня срывает,

чтобы служить неведомым – и вновь.

Моя простая жизнь – с работой и любовью –

вдруг обрывается: герои и злодеи

заказывают мне убийства, орхидеи,

сейчас, немедленно, к ногам иль изголовью.

И побросав – тебя, себя, дела –

сквозь бури, время, мысли и ветра

лечу от ложа, взгляда и шатра,

куда чужая воля повела.

"Мой повелитель" – да какой ты, к черту, барин?

От страха, нетерпения дрожа,

ты свой заказ – на острие ножа

дворцы и дев поддев – через меня таранишь.

И я кричу: "не вызывайте залпом!

Ведь я на всех на вас всего один!"

Но вам плевать – и новый Алладин

уже пристроился и натирает лампу.

Ну, что, Дифлайфер, неплохо? Черт меня побери со всеми потрохами.

Мефистофель (дотоле спокойно наблюдавший за происходящим из другого угла и подошедший быстрой танцующей походкой к Дифлайферу): я готов.

Дифлайфер: так, дочертыхался

Мефистофель: хуже – досочинялся. За такое да не к нам – практически невозможно, ведь это хуже богохульства – ты сострадаешь нечистой силе

Дифлайфер: чего б ты понимал!

Мефистофель: вот тоже ребус мне – тебя гнетет твоё бесславье, неизвестность, непубликуемость

Дифлайфер: дурак! Я рад, что не востребован, не нужен. Ненужность – высшая или одна из высших ценностей. Ненужно всё: не нужен  Бог и ты, мы, человеки, я – ненужность развивает рефлексию: зачем всё это? Были бы мы нужны – мы б не задумывались о себе и бренности родного бытия. Ненужность, равно не необходимость, нас заставляет думать: на фига?

Мефистофель: вот это-то меня и привлекает.   

Дифлайфер: я так догадываюсь, ты по мою душу?

Мефистофель: вот так – без предисловий? И торговаться не будешь? Кстати, а что это за фамилия у тебя? Ты не еврей случаем?

Дифлайфер: не вполне. Это аббревиатура. Different life, иножитие.

Мефистофель: ишь ты, поди ж ты. Как это?

Дифлайфер: ну, началось еще в школе: начал сочинения в стихах писать, по математике пытался не решить задачу, а найти максимально возможное, исчерпывающее число решений. Когда был в старших классах, полюбил ложиться спать, когда все остальные уже вставали, часов в 5-6 утра. Перед рассветом всё такое серое, задумчивое, туманное. Я по ночам гулял или слушал музыку, иногда писал. И ждал первого прохожего. Обычно это была женщина. Она так торопливо и довольно цокала на своих шпильках, вгоняя в асфальт своё самоутверждение. Она возвращалась домой: к мужу или родителям, после работы, удовлетворенная заработком или удовольствием, или тем и другим одновременно. Я провожал ее взглядом, пока она не исчезнет за углом, и ложился спать, под грохот выгружаемой почты напротив моего окна, под грохот начинающихся деятельностей и дня.

Мефистофель: это и есть дифлайф? Негусто и для для лайфа и для инолайфа. Я думал – ты наизнанку живёшь…

Дифлайфер: нет, это было только начало. Да, я веду преимущественно ночной образ жизни. Но это неважно. Важно то, что я, например, стараюсь не зарабатывать на любимых занятиях, будь то поэзия или наука, или путешествия. Я согласен с Цицероном: наемный труд унижает свободного человека. В наши дни свобода – это бескорыстный труд. Зарабатывать надо на необходимом, а не любимом. И на друзьях я не зарабатываю, но стараюсь, чтобы они зарабатывали на мне.

Мефистофель: что ещё?

Дифлайфер: а больше, пожалуй, ничего существенного. Свобода – это вполне достаточное содержание иножития. А вот эта английская бабочка и сверху телогрейка – это даже не вызов, а просто выпендрёж. И ещё – дифлайф – это каждодневный вызов, не столько миру, сколько самому себе. Если ты не взлетаешь вертикально вверх, как ракета, а движешься по плавной траектории – считай, что ты просто падаешь.

Мефистофель: забавно, но не без резона.

Дифлайфер: слушай, ответь мне вот на какой вопрос: имеет ли душа душу?

Мефистофель: зачем?

Дифлайфер: ну, если она имеет душу, то и у той души должна быть душа – такой телескопический эффект, бесконечная матрёшка, что противно, а если душа бездушна – то еще противней.

Мефистофель: а тебе – лишь бы приятное?

Дифлайфер: а то. Тут щи на обед себе сварганил – такой аромат, от говядинки, знаешь, грудинка, вся из себя с хрящами, чесночок, перец свежего помола, капуста плавает квашенная – это же вдохновляет.

Мефистофель: на что?

Дифлайфер: на выпивку, понятно. Под раскаленные щи, со сметаной, с черняшечкой – двести грамм взлетели как на параде в Тушине. А по-честному: мне страшно жить с матрешкой за душой, хватит и того, что я сам двуличен и разнолик.  

Мефистофель: однако, мы заболтались.

Дифлайфер: а там ведь, ну, куда мы с тобой сейчас, и поговорить будет не с кем? Я б тогда хотел на прощанье пообщаться кое с кем здесь.

Мефистофель: не возражаю, но давай договоримся: только вдвоём, знаю я вашего брата – наверняка захочешь улизнуть.

Дифлайфер: пошли – вдвоем и веселей и безопасней.

Сцена 3

Кафедра философии какого-то вуза. Книжные шкафы и полки. Посередине стол. В углу – журнальный столик, заваленный пачками кофе, чая, печенья, грязными чашками, пластиковыми бутылками, часть из которых пуста, а часть – с остатками воды. Там же – полуторалитровый электрокипятильник. Рядом со столиком – холодильник сильно  устаревшей модели. За столом сидят  – Сократ и Дифлайфер. Они гоняют чаи. Мефистофель по обыкновению стоит в тени и не вмешивается в уже давно идущий разговор.

Сократ: нас, Сократов, соплей не перешибёшь

Дифлайфер: я не Сократов

Сократ: а то это не заметно. Сократ – это я. Таких как я – немного, но соплёй нас перешибёшь. Не в массе сила и не в правде – в истине.

Дифлайфер: а почему у тебя такая кликуха? Ты же просто, как мне кажется, хулиган

Сократ: вот именно, вот именно поэтому.  Меня, античного Сократа, судили за хулиганство и казнили за то, что я клялся собакой

Дифлайфер: Сократ, я  знаю, ты мудр как… как Змий… как царь Соломон. Скажи, что ждёт нас? куда идём? когда и чем всё это кончится?

Сократ: нормальные люди будущего не знают и не видят – оно у них за спиной. А впереди – прошлое: родители, учителя, предтечи. Мы идем за ними и нам ясен наш путь только потому, что они, наши предшественники,  освещают его нам: кто знаниями, кто наследственностью, кто простым примером и образцом. Конечно, мы можем  зажмуриться и идти своей дорогой, не обращая внимания на их огни, сигналы и предупреждения. Как долго мы можем так идти? Пока не встретим столб или яму.

Дифлайфер: ты хочешь сказать, что и мы уйдем в прошлое?

Сократ: ты сомневаешься? И не думай, что Сократ – за тобой: я сильно впереди тебя!

Дифлайфер: кто бы спорил…

Сократ: очеловец (так надо понимать и переводить слово antropos, человек) – существо необязательное

Дифлайфер: онтологически необязательное?

Сократ: мудрёно, но, кажется, верно. Впрочем, биологически мы тоже необязательны в эволюции относительно приматов, мы – то же, что корове бантик: красиво, но и только. По сравнению с приматами мы биологически явное вырождение: ни шерсти, ни ловкости, ни силы, ни приличных клыков, беззащитны и при этом неоправданно агрессивны, прежде всего друг к другу.  

Дифлайфер: зато какие мозги!

Сократ: обезьянам, как и всем прочим, их мозгов вполне хватает для существования. Да и у нас они явно излишни – мы используем какие-то сотые своего мозгового потенциала. Но дело вовсе не в этом. Ты прав – человек онтологически необязателен, случаен. И это порождает онтологический ужас: чем сильней задумываешься о смысле своего существования, тем яснее понимаешь – ни за чем.

Дифлайфер: что же он, очеловец, тогда ловит своими очами и зачем?

Сократ: предметный мир нем. Человек, которому мир идей неведом, ведь боги и есть носители идей, а пути богов неисповедимы, но силой мысли и воображения человек иногда догадывается о той или иной идее. И эта догадка и есть мысль: она принадлежит человеку, как цвет скульптуры принадлежит краске, сама  же скульптура изображает бога. Человек в своих догадках о невидимых ему идеях превращает видимые им предметы в вещи, в то, что вещает ему о мире идей. Предметы – загромождение человеческого бытия, вещи же превращают это загромождение в пространство, в реальность, ведь в нашем языке «Рея» с заглавной буквы – имя богини пространства, а «рея» с прописной – вещь. Приматам вещи не нужны – им вполне хватает предметов, которые они хватают. А человеку нужно зачем-то сцепить в себе, в своем уме, идеи и вещи, но ни вещам, ни идеям это сцепление вовсе не нужно.

Дифлайфер: так зачем тогда мы, черт нас побери?

Мефистофель (издали): уже побрал!

Сократ (Мефистофелю): пошёл к чёрту, клянусь собакой! (Дифлайферу) не знаю. Я вообще много чего не знаю. Более того, я знаю, что ничего не знаю. Но я догадываюсь. Наощупь догадываюсь. Сам я давно уже мёртв, но я надеюсь, я сильно надеюсь: кто-нибудь когда-нибудь прочтет мои слова и наконец поймет и познает то, что не понял и не познал я. Ведь если он поймет – он скажет это всем, в том числе и мне – и я успокоюсь наконец, и мой даймон за моею спиною наконец погасит факел моих мыслей.

Дифлайфер: недопонял, а вот с этого места поподробней, пожалуйста, можно?

Сократ: лови: понимаешь, приятель, глобальная Идея, Гестия, что, собственно, и значит идея, и все идеи и идейки, получившиеся из нее после Большого Взрыва – некая объективность и самоочевидность, не нуждающаяся ни в доказательствах, ни в подтверждениях, ни в экспериментальных испытаниях на андронном коллайдере – это всё было известно уже в мои времена. Объективность – она и есть объективность. Но есть, как мне кажется, есть или должен быть Субъект, соразмерный этому Объекту и сомневающийся и в самом себе и в этом Объекте. Это непременно должно быть так, из драматических соображений миропорядка и миросуществования. Скучно и нелепо существование только одного из них. Нужен диалог, противоречие, нужна драма бытия – иначе получается скучнейшая повесть ни о чем и ни о ком. Мне монологический мир настолько противен, что я отказываюсь в нем существовать и готов для себя, хотя бы для одного себя придумать новый, иной, диалогический мир.   

Мефистофель: а то тебе не хватает моего диалога с Ним. Ты ж, моралист, Сократ, а это значит…

Дифлайфер: а при чем здесь человек? Мы-то этому Субъекту зачем? Охота ему говорить со своей объективно существующей истиной – пусть говорит. Эка невидаль! Да у нас любой и каждый ученый-исследователь беседует с объектом своих исследований, без всяких посредников, одними своими средствами и инструментами.

Сократ: вот именно! вот именно! Мы и есть инструмент Космического Субъекта! А потому и не можем, не должны быть средствами друг друга, как очень вовремя и кстати сказал Кант. Не мы целиком, но наши мозги, наше сознание. А всё прочее в нас – прах и тлен, совершенно никак не связанный с нашим мастерством и умением очеловчества, но необходимый для материального поддержания этого очеловчества.

Дифлайфер: это, выходит, мы для кого-то софт, а сами себе – хард?

Мефистофель (издали): ну, с годами у многих хард становится софтом – и это вовсе называется не мудростью, а немощью.

Сократ: от, лукавый! Не вмешивайся, когда люди разговаривают!

Дифлайфер: если я тебя и твою схему понимаю правильно, то «весь мир – театр, и люди в нем – актеры»?

Сократ: ну, ты, прям, Вильям!

Дифлайфер: погоди! Но роли-то мы свои не знаем, а потому и не учим!

Сократ: вот именно! вот именно! в этом-то и состоит соль комедии! Наконец-то ты понял меня!

Дифлайфер: мы вольны говорить, что хотим, вольны и молчать, и не думать…

Сократ: становясь таким образом молчаливыми, немыми предметами: декорациями и реквизитом, но не персонажами. И это – первая и главная свобода человека: быть человеком или предметом, или – чьей-то вещью…

Дифлайфер: а вторая свобода, свобода второго порядка: говорить свое или чужое, повторяя кого-то

Сократ: и это – свобода творчества

Дифлайфер: и так мы можем дойти до свободы последнего порядка: свободы на выборах

Сократ: как можно дойти и до истины последнего порядка – нимфы ручья. Эта нимфа – измельченная до последнего, тончайшего помола истина. 

Дифлайфер: кстати, о помоле: если на очень тоненький ломтик лимона насыпать кофе тончайшего помола, сверху припорошить сахарной пудрой и отправить всё это за двадцатью-тридцатью граммами хорошего коньяку…открывается чудесный вид на этот мир. Хочешь попробовать? 

Сократ: а пуркуа бы и ни па?

Дифлайфер (достает бутылку, три коньячных бокала, нарезает лимон и сооружает три закусочки): эй, ты, нечистый, подваливай!

Они выпивают: двое сидя, Мефистофель – стоя, и слегка, одноразово закусывают. Немая сцена изумления и восхищения разворачивающимся видом на мир.

 Сократ (смотрит на часы): кажется, пора опять принимать цикуту

Дифлайфер: я понял – ты бессмертен, потому что уже две с половиной тысячи лет принимаешь яд и умираешь в сознании тех, кто читал Платона о тебе.

Мефистофель: да всё дело в дозировке

Сократ: и уходя, я каждый раз, на повороте Леты, бросая последний раз взгляд на покидаемый мир людей и забывая на этом месте всё земное, я возвращаюсь к людям уже миром идей, одним атомом этого мира. Ловко придумано – умирать только для того, чтобы вновь вернуться. Раз за разом. Это получается гораздо лучше, чем у обманувшего смерть Сизифа.   

Мефистофель (подсаживаясь за стол): как и я, как и я. Мне тоже приходится бесчисленное число раз выскакивать сюда из родной Преисподней

Дифлайфер: не примазывайся. Ты и твое зло бессмертны по своей природе, он (кивая в сторону Сократа) и его мысли – по бессмертию идеи.  

Сцена 4.

Уличная пивная забегаловка всего с одним стоячим столиком. По панели ходят туда-сюда четыре пэтэушницы в ярком вызывающем макияже, в лоснящихся куртках и брючках, в туфлях на дюймовых платформах и четырехдюймовых шпильках. От них густо разит матом и похабным смехом. Дифлайфер, Федор Михайлович, Сократ и Мефистофель стоят за круглым столиком-стойкой и пьют из кружек пиво. Время от времени каждый из пьющих посматривает на пэтэушниц.

Сократ: а ведь это они нам гуляют

Фёдор Михайлович (провожая взглядом девиц): красота спасет мир

Дифлайфер: ты это, как Аглая Епанчина, в ироническом смысле?

Фёдор Михайлович: нет, вполне серьезно. Красота спасет мир. (здесь и далее, где идут закавыченные цитаты, Федор Михайлович отворачивается от собеседников и напряженно смотрит в одну точку поверх чужих голов, будто читает текст, висящий в воздухе) «Красота – это страшная и ужасная вещь! Страшная, потому что неопределимая, и определить нельзя потому, что Бог задал одни загадки. Тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут… Иной высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским. Еще страшнее, кто уже с идеалом содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны, и горит от него сердце его и воистину, воистину горит, как и в юные беспорочные годы… Что уму представляется позором, то сердцу сплошь красотой. В содоме ли красота?.. Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы –сердца людей»

Мефистофель: «Братья Карамазовы», книга З, глава III.

Фёдор Михайлович: та же мысль – в противопоставлении Ставрогина, носителя содомской красоты, и князя Мышкина и Алеши Карамазова, носителей красоты Иисуса. Я порой наделяю и той и другой красотой одного человека – и такого раздирает эта несовместимость: Раскольников, Свидригайлов, анонимный герой «Сна смешного человека». Это жестоко, но я утверждаю: и та, и другая красота, но особенно ужасающая смесь их готовы покорить мир и – либо спасти его, либо разрушить.

Мефистофель (доставая из-за пазухи книгу): вот, что говорит о Настасье Филипповне, носительнице и роковой красоты и красоты страдательной, христианской, Аглая Епанчина: «Такая красота – сила… с этакою красотой можно мир перевернуть!» «Идиот», часть 4, глава VII.

Сократ: и ведь перевернула мир: мир князя Мышкина, прежде всего, а, заодно уж, и свой, и Рогожина, и многих других…

Фёдор Михайлович: «Мир станет красота Христова», «Христос – 1) красота, 2) нет лучше, 3) если так, то чудо, вот и вся вера…»

Мефистофель: Записная тетрадь, апрель 1876г. Впрочем, это еще не написано.

Фёдор Михайлович: разлагающемуся миру Верховенских, Шигалёвых, папашек Карамазовых, нарочито безобразных, или вот этих профурсеток, противостоят старец Зосима и Илюшечка, Кроткая и Соня Мармеладова, Алеша Карамазов и князь Мышкин, «последний в этом роде», потому что красота – последнее слово о мире. И другие уже не нужны и будут лишними. В каждом человеке – потаённое зло, увидеть и вывернуть этот пласт наружу, чтобы мы прочли и ужаснулись – себя и о себе. И в каждом доме есть «Мёртвый дом», символ социальной жизни, дом, в котором мы обречены на обиды и страдания, на то, чтобы быть униженными и оскорбленными и самим – унижать и оскорблять. Но в каждом человеке отголосок Христа и отражение Его красоты, в каждом – образ невинного ребенка, слезинка которого дороже всех самых возвышенных утопий, мечтаний и поползновений на счастье. Человек всегда на этой грани – падения и взлета, но это – не неустойчивый баланс, это всегда – движение: либо вверх, как Алеша, либо вниз – как Иван. Тут это важно – движение, а не констатация раздора внутри себя.  «Величайшая красота человека, величайшая чистота его... обращаются ни во что, проходят без пользы человечеству... единственно потому, что всем этим дарам не хватило гения, чтобы управлять этим богатством»

Мефистофель: «Дневник писателя» за 1877 год. Это также еще не написано.

Сократ: вот странно – говоришь ты очень длинно, а ведь всё понятно. Меня это всегда удивляло и в тебе и в других писателях: как можно говорить так долго и одновременно так внятно?

Фёдор Михайлович: красота есть эквивалент или даже суть некоего богатства, уже нам данного, в нас уже заключенного, но этот дар нельзя зарывать в землю, им надо «управлять», надо что-то делать, идти, двигаться, лететь...

Уязвленный и оскорбленный реальным миром, человек обращает спасение мира в будущее – красотой и детьми: «Смеющийся и веселящийся ребенок – это луч из рая, это откровение из будущего, когда человек станет так же чист и прост душой, как дитя»

Мефистофель: «Подросток».

Дифлайфер: выходит, красота может спасти мир, потому что недосягаема, потому что мы будем стремиться и тянуться к ней как к истине всегда: и это избавит нас от состояния имаго, от застывания в достигнутом идеале бабочки, символе содомской (=дьявольской, земной) красоты. Поиск человеком красоты: в себе и для себя, в мире и для мира – бесконечен и тем спасителен. Общество отдаленного будущего перестанет печься и заботиться о земном и материальном благополучии и достатке, законах и порядке, политическом устройстве и прочем – это всё, конечно, останется, но станет мелким, несущественным, малозначимым в сравнении с постижением прекрасного. Человек во многом вернет в себе ребёнка, «блаженного нищетой духа» и признающего своё неистребимое несовершенство на пути к красоте.

Федор Михайлович: я почему о красоте так много и так часто? Нет её у меня, ни внутри меня, ни вокруг. Одни сплошные безобразия и уродства, чем шире круг обзора, тем вихрь безобразного сильней, чем глубже и потаённее в себя, тем поганее. Ведь понимаю же, в намерениях и поползновениях своих неволен – и тем омерзительнее становится. Я бегу от своих безобразий тем, что обнаруживаю их и пишу, со стыдом и ужасом пишу.

Мефистофель: а я всегда говорил, что совесть не нужна человеку, только мучает понапрасну его. Посмотрите на счастливых и довольных – ни капли совести на мундирах. Если честно, и пиво поганое, и погода – еще поганее. У меня аванс сегодня. Угощаю. Давайте куда-нибудь поприличней и потеплей!

И вся компания направляется в ближайший кабачок

Сцена 5.

Зал небольшого ресторана почти пуст. Шумная компания (Сократ, Дифлайфер, Федор Михайлович и Мефистофель) сначала усаживается за центральный, хорошо освещенный столик, но потом, по настоянию Дифлайфера, все усаживаются за столик в глубине, в полутьме, освещаемые низко висящим над столом светильником. За соседним столиком, лицом к залу сидит одинокий посетитель, Мастер. Перед ним – графинчик с водкой и минимальная, очень лаконичная закуска.

Мефистофель (щелкая пальцами высоко поднятой руки): официант! Валера!

Официант (подходя от стойки бара и открывая блокнотик, куда готов записать заказ): вы уже выбрали?

Мефистофель: привет. Это опять я.

Официант: здравствуйте. Рад видеть. Сколько?

Мефистофель: ну, для начала литра хватит. Вы хреновуху ещё держите?

Официант: конечно.

Мефистофель (компании): славную хреновуху готовит здешняя ключница. (официанту): селедочки с картошечкой и лучком – два раза, лесных грибочков – два раза, этих, фаршированных баклажанов – на каждого (компании) очень рекомендую – фирменное (официанту) помидоров соленых – два раза, моченые яблоки – два раза (компании) горячее будете? согласен – не есть же сюда пришли. Всё, пожалуй, на первый раз.

Официант отходит и потом несколько раз возвращается, выполняя заказ частями.

Мефистофель: ну, поехали!

Сократ: вот так – бездуховно и безыдейно?

Мефистофель: тогда за тебя!

Мастер: У вас хорошая компания. Я бы хотел присоединиться.

Сократ: отчего же нет. Входящую?

Мастер: отчего бы и нет. Официант! (официант подходит) вот этой самой хреновухи полкило – я пересаживаясь сюда. По тому заказу – хватит? (протягивает деньги)

Официант: вполне

Мастер (представляясь): Мастер

Мефистофель: замётано

Мастер: слушай, где это я тебя раньше видел?

Мефистофель: уже забыл? – делай после этого добро людям… на Садовой, в квартире покойного Берлиоза.

Сократ: ныне покойного.

Дифлайфер: а что, бывают иные, не ныне покойные?

Мастер: а ведь верно.

Дифлайфер: (Мастеру) смотрю я на тебя… у меня когда-то была такая теория: творчество бывает либо как преступление, ну, преступление имеющихся культурных норм, прежде всего, либо творчество как удовольствие – не от результата, а от самого процесса творчества.

Федор Михайлович: если вдуматься и всмотреться, то это одно и то же: в каждом преступлении есть эта нота восторга и наслаждения, упивания своим преступлением, самолюбования, вот я каков и вот что могу – и всё это безнаказанно и оправданно моей смелостью.

Дифлайфер: пожалуй, ты прав, но это ломает мою теорию

Сократ: не дрейфь, продолжай. Самые впечатляющие доказательства – самых безнадежных теорий.

Дифлайфер: и если есть два типа творчества, одно – мансардное, в одиночестве и отчаянии, творчество как преступление, а другое – студийное, среди друзей и женщин, в непрерывном общении и в сочетании с другими искусствами и творчествами, то  есть и два типа восстановления творческого потенциала и сил, два типа рекреации: одиночкам нужна, как компенсация, шумная и бурная рекреация, вот тебе, к примеру, Мастер, а студийным творцам – интимный и тихий ноктюрн.

Федор Михайлович: ловко. Что скажешь, Мастер? Ведь, судя по этой теории, ты – мансардный одиночка.

Мастер: Это точно – одиночка.. я всей своей жизнью понял, что, во-первых, существование сильно отличается от бытийствования.

Сократ: чем же?

Мастер: существование – это бытие по сути, истинное бытие, а не биография. Евангелие ведь не есть жизнеописание Иисуса. А во-вторых, существует человек только в одиночестве, сам по себе, без товарищей, учеников и учителей. Как говорил Сёрен Къеркегор, «Рыцарь веры предоставлен самому себе в одиночестве, он ощущает боль оттого, что не может стать понятным для других, однако он не чувствует никакого тщеславного желания указывать путь этим другим». Вообще, существование человека, в отличие от его бытия и бытийствования, проходит в одиночестве и даже покинутости Богом, потому что в единении с Богом исчезает трагическое напряжение экзистенции. Но именно это состояние одиночества и есть свобода. Мы не вторгаемся ни в чью свободу своей свободой, поскольку начинаем обретать свою свободу по мере своего одиночества. «Свобода одного кончается там, где начинается свобода другого» – утешительная чушь, поскольку одиночества не соприкасаются и не пересекаются, поскольку такая свобода слишком социальна для настоящей свободы. Я опять сошлюсь на моего любимого Къеркегора: «Истинный рыцарь веры – это свидетель, и никогда – учитель, – в этом и заключена глубокая человечность».

Дифлайфер: браво, Къеркегор! Предлагаю выпить за временно отсутствующего среди нас датского товарища. 

Мефистофель: как это по-человечески --  пить за здоровье уже умерших. Подлинный гуманизм.

Мастер: творчество есть форма и способ веры. Это – своеобразная молитва, диалог с Богом (ведь молитва – не заклинание, а именно диалог). Люди творят – прежде всего для Бога, это их реплики в разговоре с Ним.

Федор Михайлович: верно, верно, я и сам всё время чувствую, что я не столько пишу, сколько всё время с кем-то разговариваю. И спорю, горячусь, кипячусь. И всё-таки потом смиряюсь и следую Ему. Верующему легко творить, творческому человеку легко верить, Сомнения в себе, своём таланте, своих произведениях – сомнения веры. Все эти сомнения необходимы, чтобы не быть фанатиком, чтобы быть верующим, идущим в вере и по вере, а не уверенным и верящим: человек несовершенен по своей онтологии, поскольку совмещает в себе несовместимое, а потому так опасна гордыня в вере.

Мастер: вкусив незрелый плод от древа Добра и зла, мы обрекли себя на неполноту и незрелость наших знаний, на несовершенство себя и своих творений. С этим приходится мириться, но это и подвигает нас к мастерству, независимо от того, есть у нас конкуренты среди людей или нет. Только свободный может творить, только творящий свободен. Ради свободы мы выходим из душных застенков рутины и обязанностей, ради свободы беремся за кисть или смычок, и, повторяю опять, такая свобода никому не мешает: свобода одного не ограничивается свободой другого.

Сократ: конечно, больно видеть вокруг себя рабов, особенно, если эти рабы цепляются за свое рабство: «мне ничего не надо, я всем доволен, у меня всё есть» – у раба нет ничего, даже самого себя, он – вещь, потому что имеет право голоса, но не мнения, он – предмет, загораживающий собою чей-то или кому-то свет. Раб – это не социальная принадлежность, а самоощущение. Раб тварен и только тварен, он задушил, закопал на пять штыков лопаты вглубь свой талант, чтобы копить злобу на своего хозяина: «Я знал тебя, что ты человек жестокий, жнешь, где не сеял, и собираешь, где не рассыпал»

Мефистофель: Евангелие от Матфея, глава 25, стих 24-25.

Сократ: раб ропщет на свою судьбу, но ничего в ней не хочет и не может менять – ему легче роптать, чем противостоять. Из одного омерзения рабства стоит бороться за свободу.

Мастер: но она, свобода, хороша еще тем, что призывает творчество и дарит его. Не в результатах и плодах творчества утешение и радость, но в свободе, ощущаемой в процессе творчества. Свобода – это самодвижение души, ума, чувств, не провоцируемое ничем, как ничто не провоцировало Создателя при сотворении мира. То, что Бог сотворил до человека, прекрасно. Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть на звездное небо над пустыней Негев. Он был абсолютно одинок и поэтому в конце каждого дня творения говорил себе и только себе: «и это хорошо». Пока не настал день шестой, день творения человека…Творчество и есть та искра Божия, крупица бессмертия, что таится и теплится в каждом из нас.

Дифлайфер: впадая в одиночество, мы издеваемся над самими собой, отдавая его унынию и безделью, а  не творчеству. Мы изнываем в одиночестве – если не погружаемся в творчество. Я думаю, люди творческие вынуждены продавать свои произведения, но не ради славы, а чтобы купить на вырученные средства одиночество, чтобы от них отстали и не мешали им. Я много бы дал, чтобы избавиться от всякой социальности и контактов с миром, но, увы. мне моё творчество почти ничего не приносит, и я вынужден зарабатывать, а, следовательно, суетиться, вращаться. К тому же я слаб на утехи и удовольствия жизни, а это сокращает и без того скудный бюджет одиночества.

Мастер: творчество – это бессмертие, пусть коротенькое, но захватывающее бессмертие, которое никогда не наскучит и которому никогда не скажешь «остановись, мгновенье, ты прекрасно!», как это сделал несчастный доктор Фауст. Творчество – важнейшее предназначение человека, ибо он – творец по Образу Божию, и именно по этому критерию будет идти Страшный Суд: кто и как исполнил свой творческий потенциал, свой талант, данный каждому из нас.

Фёдор Михайлович: да-да, всё так… творчество, как я убедился с вами еще раз, доступно только свободному человеку и только для того, чтобы ощущать свободу – не «свободу для» и не «свободу от», а свободу в чистом виде, свободу в себе. 

Мастер: но если каждого из нас поскрести да ещё каким-нибудь «Ванишем» отбелить, то вся наша тоска по бессмертию – от страха забвения. Мы забвения боимся, сильно боимся. Как же так? был – не стало – и как не было.

Дифлайфер: и ты, брат… или Брут?… и ты – такой же трус, как и я: боимся забвения себя другими…

Мастер: конечно, и свобода, и творчество, и одиночество, и бессмертие рисковы, может, поэтому я так люблю шампанское?  Выпьем по этому поводу хреновухи?

Сократ: а то! Кстати, опять пора пить цикуту, или её на сей раз заменить всё таки хреновухой?

Мефистофель: сколько можно? Между прочим, сегодня наши с англичанами играют.

Фёдор Михайлович: когда?

Мефистофель: через час.

Сократ: так чего же мы тут сидим? Айда в «Красного Рака»: там плазму поставили – во всю стену.

Мастер: только давайте больше не пить – с ума ведь сойти можно, сколько выпили.

Дифлайфер: по кружке за каждый тайм – и ни-ни больше!

Мефистофель: Валера, счёт!

Сцена 6.

Пивной спорт-бар «Красный Рак». Плазма действительно во всю стену. В баре, однако, никого и нестерпимо светло. Шумную компанию за стойкой встречает Фома. Он в явном унынии.

Дифлайфер: в чем дело?

Фома: матч отменили

Мастер: из-за погоды?

Фома: хуже.

Федор Михайлович: что – хуже?

Фома: из-за непогоды. «Уэмбли» обледенел. Перенесли на завтра. Полный бар был народу. Встали и пошли громить английское посольство.

Дифлайфер: а мы продрогли до нитки. «Уэмбли» сделаешь?

Фома: ананасы кончились.

Сократ: тогда просто скоч-виски. Без цикуты – шучу. Ты, что ли, новенький?

Фома: уже неделю работаю.

Сократ: Сократ

Фома: Дидим. Это по-гречески. Близнец, значит. А так – Фома.

Дифлайфер: присаживайся с нами – всё равно уже никого не будет.

Компания усаживается за стол на авансцене в классической композиции Тайной Вечери, но в меньшем количестве. Во главе оказывается Фома, теперь совсем похожий на Иисуса.

Фома: вообще-то я по профессии психолог.

Мефистофель: а по образованию?

Фома: ихтиолог. Рыбный кончал. Занимался проблемами души. Растворение души в крови, помещение ее в сердце, дыхание и другие части и органы тела, вынесение души в маленькие фигурки, несомые на вытянутой руке, как это изображалось египтянами и эллинами – всё это меня не удовлетворяло, и я вынужден был обратиться к собственной теории niňo (дитя мужского пола, niňa – дитя женского пола).

В возрасте примерно 40 месяцев (этот возраст указан и в Апокалипсисе, и в Бхагаватгите, и в талмудическом тексте о Малхиседеке, племяннике Ноя, Лев Толстой уверял, что с ним это произошло еще до года, я знавал людей, проживших целую жизнь и умерших, так и «не проснувшись») происходит едва ли не самое важное и решающее событие в жизни.

С одной стороны, приходит самосознание и разотождествление себя с внешним миром, с другой – это акт разрыва связи с иным миром или мирами, акт потери связи с тем миром или мирами. Так, согласно древнегреческой мифологии, отправляющийся в царство Аида, в Тартар, на одном из поворотов Стикса теряет связь с покинутым им миром, в его памяти стирается всё прошедшее земное.

Федор Михайлович: интересно. Сейчас вспоминаю – со мной это тоже очень рано произошло, явно до трех, даже до двух лет.

Фома: с этого момента, переживаемого, как правило, очень остро и горестно, происходит в человеке раздвоение: его биологическая и интеллектуальная особь взрослеет и меняется, а niňo превращается в гомеостазис, в нашу неизменную сущность. 

Существо niňo сохраняет способность общаться с иномирьем, с Богом, Космическим Разумом, Этическим Навигатором. Канал связи и коммуникации между niňo и всем этим называется совестью, отчасти являющейся нашим сознанием, отчасти существующей вполне независимо от нас, коль скоро мы отделяем себя и от внутреннего niňo и от внешнего иномирья, замирья.

Мы можем нарушать эту коммуникацию, заглушать ее – своими поступками и деяниями, мыслями и намерениями, декоративными молитвами и ритуалами. Мы можем также усиливать и расчищать этот канал коммуникации – в покаянии, в исихастии, медитативными и интроспективными средствами и техниками.

Мастер: а что, действительно можно из себя душу выделить и увидеть ее?

Фома: я тут один фильм надыбал, не помню, чей. Там есть эпизод об этом. Хотите посмотреть?

Дифлайфер: если небольшой

Фома: минут на пять. Сейчас (возится с аппаратурой, перед включением приносит из бара початую бутылку скоч-виски) Называется «Субботнее бдение». Это фильм о кумранских ессеях.

В центре, в полумраке – грубое ложе, покрытое куском белой ткани. На ложе лежит навзничь Иисус.

ИИСУС: (долгое время идет невнятное и еле слышное бормотание молитв. Затем от груди Иисуса отделяется светлое пятно и зависает над ним, постепенно оформляясь и голографически прорисовываясь трехлетним младенцем. Это – Душа Иисуса, очень похожая на иконический канон Младенца. Голос Души Иисуса звучит гораздо выше изображения) Это ты? Здравствуй.

ДУША ИИСУСА: Здравствуй. Ты звал меня?

ИИСУС: Я знаю – ты всегда во мне. Но я хочу видеть тебя воочию. Я люблю тебя, люблю больше всего на свете, больше себя.

ДУША ИИСУСА: А я люблю тебя, Иисус. Я – твоя совесть, чистая и незапятнанная. И я рад, что ты не пятнаешь меня.

ИИСУС: Милое дитя. Неужели это – я?

ДУША ИИСУСА: Ты был точно таким, когда тебе было сорок месяцев. В этом возрасте душа человеческая окончательно покидает царство Духа, уходит с небес и поселяется в теле до самой его смерти. И мы окончательно забываем иную жизнь, но остаемся такими, какими нас застиг этот страшный и печальный для нас возраст.

ИИСУС: Я помню, помню… когда я был совсем маленьким, я всегда сравнивал окружающий меня мир с другим, который я знал лучше, чем этот. Я много тогда знал такого, чего сейчас уже не знаю и не помню. Я как-то враз все это забыл и растерял. И уже не могу вспомнить. Помоги мне вспомнить, что я тогда забыл.

ДУША ИИСУСА: я не могу тебе помочь. Но ты сам сможешь вспомнить, если…

ИИСУС: Если?

ДУША ИИСУСА: Если будешь возвращаться ко мне.

ИИСУС: Как я могу возвращаться к тебе? Научи меня!

ДУША ИИСУСА: Ты и так уже возвращаешься ко мне. (печально) А больше я не могу сказать тебе. Но помни, что говорит наш общий, твой и мой, Отец: «Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное».

ИИСУС: Где ты во мне?

ДУША ИИСУСА: Везде: я в сердце твоем, а, значит, разлито и в крови по всему твоему телу. И, когда тебя снедают дурные помыслы, кровь густеет и теснит, душит меня, а когда твои мысли и чувства и весь ты обращаешься к вышнему, кровь становится легкой и мне дышится легче и я чувствую свободу, ту, что придет ко мне, когда умрет твое тело. В похоти ты обуреваем дьяволом, твердящим твою кровь, в любви ты растворяешься и раскрепощаешь меня.

ИИСУС: Спасибо тебе.

ДУША ИИСУСА: И тебе спасибо. Прощай.

ХРИСТОС: Прощай.

Звучит нежная тихая мелодия, исполняемая детским хором. По периметру сцены из мрака проступают другие ложа с другими ессеями и над каждым – освещенный облик их душ-младенцев.

Экран гаснет и зажигается свет, но уже не такой нестерпимый, а полупритушенный, мягкий, тёплый.

Фома: Затурканный и забитый niňo, запертый и заключенный в казематах нашей личности, беспомощен, как агнец. Он жаждет свободы – и мы порой дразним его свободой, призраком свободы, добываемым в творчестве – он не понимает, что это такое и задыхается в вихрях и сквозняках проникающих в его темницу призраков свободы. 

Мы уходим из жизни больными, старыми, немощными, мы возвращаемся в своей смерти в прах и ничто, но настанет Последний Суд – и мы воспрянем, но не этими развалинами и руинами, мы воспрянем на Суд иконически, своими niňo.

Мефистофель: ты-то откуда знаешь? уже бывал?

Фома: нет, только лечился. И на этом Суде нам не удастся, как это часто бывает в жизни, увернуться уловками, хитростью, умолчанием, сокрытием – niňo всегда был внутри нас и всё помнит.

Младенец пролепечет Богу свои жалобы и пени на нас, давным-давно умерших и ушедших. Его слезинка – острейшее просветление, раскаяние, покаяние, озарение наше. Мы проникнем в самих себя окончательно, до самого нижнего дна. И смиренно примем свой приговор, сожалея о неотвратимо совершенных надругательствах над своим niňo и совестью.

Федор Михайлович (плачет): как верно! как верно!

Мастер: зачем тебе всё это?

Фома (шёпотом): я пишу «Евангелие детства Иисуса». Его чудесное рождение – прямое доказательство того, что Он – от иного мира, мира нерожденных. И потому так любит детей.

Мефистофель: а это не будет автобиографией?

Федор Михайлович: всё написанное в мире – автобиография. Включая Библию.

Сцена 7.

Всё то же и всё те же, что и во второй сцене. Ничего не изменилось.

Мефистофель: раньше вас квартирный вопрос портил, теперь пьёте непомерно. Зачем?

Дифлайфер: если ты честный человек, то, если не пить, надо вешаться или пить цикуту, как Сократ, ежедневно.

Мефистофель: понимаю. Если честно: мечтаю повеситься – но не дано. 

Дифлайфер: Кстати, старик в «Пире» Платона два дня подряд квасил, правда, они разбавляли кипрское водой. А что последним выпил Мастер? Не знаю, как насчет Федора Михайловича, но ведь – истинно русский интеллигент, не гнушался, скорей всего, и писал о винах вполне со знанием дела. Да и ты, судя по всему, да и Он… не буду при тебе произносить имени…

Мфестофель: ты только не путай вино с вашей водкой. И не мешай их.

Дифлайфер: Я вот всё думаю… для кого и для чего я жил и творил? Ну, да, для себя, своего спасения, для Бога… но я и не спасся и не очень переживаю об этом, поскольку не заслужил. Так для кого? для будущего? – я не знаю, кто в этом будущем придет: они мне неизвестны и непонятны, но и я им буду непонятен. Я не боюсь нового и неизвестного, но оно мне противно. Ты знаешь, слово «развитие» изначально означало разворачивание свитка, в котором нам открывается новый, неизвестный нам текст – но кто и зачем его написал? нам ли? зачем мы разворачиваем свиток, свернутый не нами?

Мефистофель: о, куда тебя понесло.

Дифлайфер: это про будущее, но я также брезгую испытывать сопротивление сегодняшней, актуальной среды, ведь я – дифлайфер.

Мефистофель: спешу заметить, что и среда с трудом терпит твое присутствие. Ты ей неэкологичен.

Дифлайфер: бессмысленные, оскорбляющие мое достоинство и мой разум законы, сорные и грязные отношения, липкие от денег, вся эта бесконечная ложь и враньё на каждом шагу, стремление нажиться на мне и за мой счет, фундаментальное допущение, что я – круглый дурак и мне можно впарить всё, что угодно.

Мефистофель: так, очень похоже. Очень похоже, что ради этого ты и жил. А до чего же ты додумался?

Дифлайфер: вот до чего: я живу и сочиняю для прошлого, не для того прошлого, в котором я физически был и которое мною увековечивалось бы. А для того, где меня не было – чтобы сделать его своим, точнее, чтобы стать там своим. Ты знаешь, приятель, мне бывает невыразимо грустно, когда вдруг напишется что-то хорошее – больше я уже так никогда не напишу. А сейчас мне как-то легче: теперь я  дряни точно больше не напишу. 

Мефистофель: ты хочешь быть с теми, с кем только что расстался в кабаке? По счёту-то платил я – не ты и никто из вас.

Дифлайфер: нас тянет в прошлое стремление к ненужному. У ненужного сегодня гораздо больше шансов оказаться нужным завтра, чем у сегодняшнего нужного, но и эти шансы, слава Богу, близки к нулю. Чем меньше нужного, тем больше свободы и независимости.

Мефистофель: браво! Именно такие-то нам и нужны!

Дифлайфер: Я скажу тебе главную, страшную для тебя вещь.

Мефистофель: что ты, человек, можешь сказать мне главного и страшного? мне?

Дифлайфер: а то, что на Последнем Суде мы все уйдем одесную, потому что, если перейдет один, то и все перейдут, а если никто – то зачем он нужен тогда, Последний Суд?, мы выйдем из твоего ада, как это было и при первом пришествии Его, выйдем все до одного, даже самые грязные и заядлые грешники, мы вечными мучениями и угрызениями искупим наши грехи и вины, и выйдем и уйдем от зла, потому что так – справедливо, потому что наконец-то настанет справедливость.

Мефистофель (в раздумьи и смущении): может быть, ты и прав... как-то не думал об этом… так, ну, ладно: пора идти на КПП, а то там опять, наверно, очередь.

Дифлайфер: Да, да, пора… прощание и прощение недаром фонетически так близки. Простить – значит расстаться.

Уходят. Пустая сцена погружается во тьму, и в этой тьме слышен откуда-то снизу голос Дифлайфера

Там

В темноте бесконечных путей,

средь угрюмо уставшего люда,

и никто мне не скажет: «налей!»:

я пишу тебе не отсюда…

здесь на серых камнях

«не ходи, не садись, не читай»

и в унылых полях

никогда не проскальзывал май…

я уже не живу и не мру

с тополей чуть напухшие почки

не несут аромат поутру,

по ночам не засветятся точки…

в этом мире глухом, под тяжелой плитою,

ускользая в Ничто, выпадая из ряда,

я стою – между всем и собою,

недоступный для вашего взгляда

---------------------------------------------------------------------------------------
--- Экспедиция в Никуда

Экипаж разместился, каждый член по своему отсеку, проверили навигаторы и бортовые датчики, настройку коммуникационной связи, телеметрию и все мониторы, сняли показания биометрии, в наушниках раздалась команда с Земли:

- приборы проверены, всё в порядке, приготовьтесь к старту! Пристегните все ремни и дайте кислородный продув!

Оба люка, основной и аварийный, задраены, начался обратный отсчет, космический корабль слегка задрожал и плавно пошел вверх, очень медленно наращивая нагрузки: спешить на старте некуда, маршрут – сверхдальний, здоровье экипажа надо беречь.

Через пятнадцать минут после взлета автоматически включилась бортовая связь, и завязался ставший уже привычным для экипажа разговор.

Космосталкер:

Понимание.
Я понимаю тебя, его, вас, их. Ты, он, вы, они - все я-подобны, я-образны.
Схожие с пониманием действия и события, направленные на не я-подобное и я-образное, иногда в разговорных формах языка называется тоже пониманием. Пусть так и будет, но с пометкой для данного контекста (разг.). Понятийно это скорее изучение, узнавание... это скорее область естественно-научных дисциплин, область объективируемых знаний, отчуждаемых от я и я-подобного. Это область инженерии. А также образовательных отношений.

Я и каждое я-образное представляет собой отдельный мир со своей логикой, эстетикой онтологией и т.д. Понимание в интересном мне здесь смысле есть действие и событие по приятию другого мира, иначе устроенного. Оно есть,так сказать, инъекция физиологического раствора, циркулирующего в понимаемом и по-другому устроенном мире. И мы с вами понимаем, что инъекцию я готов себе сделать с содержимым отнюдь не всякого иного, чужого мне мира, братаясь с ним при этом. Так же и вы, уверен. Вот я здесь применил один из элементарных и наиболее употребимых способов понимания: экстраполировал знание о самом себе, полученное в отношениях с самим собой. Способ верный, когда знание, полученное в отношениях с самим собой, носит универсальный характер, не является особенностью моей личной или особенностью людей группы, к которой я принадлежу.
Одна из важнейших методологических основ понимания - разделение знаний о себе на – знания исключительно о себе, - знания, общие для людей той или иной группы, - знания, верные для всякого человека. Инъекцию-понимание человек делает себе - зачастую ради своих целей, - иногда в порядке реализации своей социальной природы. - А когда из любви, то правильнее говорить, что это он не делает, это с ним происходит. Удобно это записать на божий счет: понимание из любви делает бог, человек в этом участвует, как новорожденный в родах. Остается еще область понимания, связанная с образовательными ситуациями, но с этой областью удобней разбираться отдельно. Если понадобится. Каковы бы ни были мотивы понимающего человека, - субъекта понимания - выбор объекта понимания из бесконечного множества пригодных для понимания объектов как-то тоже происходит. И пусть не всегда хронологически, но всегда принципиально этот выбор предшествует самому пониманию. Выбор этот происходит в результате совпадения двух впечатлений. Очевидного внешнего. Но также и внутреннего, менее очевидного. Например. Приходит сильно пьющий горемыка в гости к своей приятельнице, одинокой и еще прелестной, но ее прелесть и податливость его не впечатляют, впечатляют его ее хозяйственность и сострадательность - они дают ему надежду на вожделенную рюмку. Он с первого взгляда и с первых ее слов понимает: нальет или не нальет, дожимать или уходить. И к афоризму Штурмана о невозможности неправильного понимания на этом примере хочется добавить, чтобы разбавить однозначность: если наш герой, страдалец, услышав первое нет, которое было заранее приготовлено и произнесено машинально, сразу сдастся, то с большой вероятностью это будет грустный пример неправильного понимания. И если девушка начнет интересничать - тоже.
И вот множество миров. Каждый сам себе мир. И миров больше, чем людей, потому что миры возникают в сообществах людей. Семинар, монастырь, ОПГ, Кабардино-Балкария, Северная Корея... И миры возникают как культурные феномены, не привязанные к определенной территории и к определенной группе людей: религии, философии, традиции...
И миров больше, чем людей, потому еще, что нет оснований отказать иным, кроме людей, живым существам в наличии у них мира. Кто же из нас не наблюдал, насколько разные бывают кошки и собаки... А мне и коров доводилось наблюдать весьма своевольных и оригинальных. Так что вот одна вообще не ходила вместе со всем стадом, а молока давала много и молока отменного... ходила по странным местам и выискивала нужные ей травки и цветы... Миры не смешиваются. Оказавшись в какой-нибудь из бытийных плоскостей на слишком маленьком для двоих пятачке, в ситуации, когда "Боливар не вынесет двоих", миры в лучшем случае устанавливают иерархию, так что этот пятачок обустраивается по разумению одного из двоих, в худшем - начинается война. Например, две женщины на одной кухне - уже слишком много. Одна ставит чистую посуду "по росту", другая как придется, одной уже непременно надо поменять занавески, а другой эти еще милы и т.д. Вопрос, чьё правильнее или лучше, не стоит. Воспрос стоит только о том, чьи порядки будут на кухне в случае двух женщин, даже если это дочь и мать, и вопрос, например, стоит, чьи порядки будут в стране Сталина или Троцкого, Берии или Хрущева... А дальше включается принцип сослагательного наклонения, которого в истории не бывает.
Самость кладет предел пониманию.

Понимание способно растворить и самость, и авторство в человеке. Но также может сделать мощным, агрессивным самость, сделать более креативным авторство.

Когда человек набирает мощность и креативность в процессе приятия и понимания личности, группы людей или культурного феномена, он попадает в зависимость. Он становится частью. "Физраствор", циркулирующий в межклеточном пространстве его мира уже малоотличим от раствора мира, ставшего ему материнским.

Мне интереснее человек, который успевает не становиться частью, но включать в себя как части самого себя миры, которые он понимает.
Культурные миры в этом смысле агрессивны. Они требуют предельной адептности. Религии требуют веры. И любви. Философии требуют так изучить себя, что объем ученичества оказывается соизмерим с веком ученика, с человеком...

Культурные и личностные миры соблазнительны. И сами по себе. И в силу того, что если я объявлю себя, например, монахом во Христе или в буддизме, я этим хоть что-то сообщу, и как-то обозначу. А если я объявлю себя монахом собственного имени - я уподоблюсь космическому мусору, который безжизненно и безо всякой надежды на какое-либо понимание летит по своей орбите, и единственная надежда у которого - это надежда когда-нибудь сгореть в верхних слоях...

Отсюда я выкручиваю последний в данном тексте виток пониматийной темы. Обсуждая понимание начинать приходится с понимания понимающего.
К примеру, история. Сколько бы фактов не собрать в одну коробочку, как бы эту коробочку не трясти, история не возникнет, не появится. История появляется, когда ее пишет человек. И когда он ее пишет собственным "физраствором".

Истории, объективированной, оторванной от автора, нет. И не бывает вообще. Также нет и объективированного мира. Мира вообще.
Увлечение человечества наукой и инженерией породило иллюзию, что раз удалось доказать, что Земля круглая, удалось всю ее обойти и обплыть, доказать, что она летает вокруг Солнца, удалось овладеть силой пара и электричества, поверить в силу мысли и без вездесущего дотоле бога, более того, усомниться в нем, усомниться, что человек и мир созданы божьим промыслом, чудесны и непознаваемы, - иллюзию, что на место богоморфного описания всего, описания мира вообще, можно положить описание, сделанное по-новому, современно, научно, без применения сущности, которая лежит в центре всей картины, и в которую надо просто верить. А значит и просто любить. И чувствовать себя малой частью этой сущности, и стремиться "подрасти" в этом смысле...

И вот про Гусерля, которого я не читал, а все ж понимаю, я понимаю, что он находится внутри этой культурной традиции. Традиции, выросшей из претензии на описание мира вообще, на неизбежное при этом создание, порождение мира, порождение без субъекта породителя. В рассчете на то что мир, как и история, существует объективно, независимо и помимо человека и человечества.

Предположение, что ЭТО можно увидеть в "мелкоскоп" или в "телескоп" обернулось мощнейшей индустрией строительства "мелкоскопов" и "телескопов" в форме мозгодробильных текстов, написание и прочтение которых не достигло своих целей, но породило в какой-то мере "игру в бисер".

Мне понятны и симпатичны люди, обладающие способностью приходить в восторг от каких-нибудь штук. Я, например, могу подолгу любоваться паровозами... Но езжу на электричках, на которых глаз мой не может задержаться и сфокусироваться. А машинист паровоза во времена паровоза - это не чета теперешним машинистам электричек, а уж изобретатель паровоза в сравнении с изобретателем электричек... и капитан парусника впервые и даже во-вторых совершивший полукругосветное путешествие, которое теперь можно часов за 12 пролететь на самолете, - с кем его сравнить в наше время, и с чем сравнить его подвиг?? Гегель (в нарицательном смысле) хорош для интеллектуального культуризма, но кому, как и что он мог бы дать для понимания себя,, для понимания понимания, понимания понимающего и т.д. до красивой бесконечности?

Борт-медик:

А ВО ЧТО мы упираемся? В то, что чего-то не понимаем? А хотим ли? Мы не понимаем, когда это нам угрожает, вернее, когда
угрожает ровно настолько, что можно спрятать голову в песок, а лучше в - сахарный песок. Ну, нет ничего ТАКОГО принципиально
непонимаемого.
Не только объективные науки, но и приклоняющиеся перед субъектным и уникальным практики - уже БЫЛИ. Но не все, что было -
негодно. Вернее, наоборот: все что было - ГОДНО.
Интереснее же вопрос о границах, о желаемом, а разрешенном, о выборе - о том, чего еще мы не делали, потому что не знали,
что это БЫВАЕТ, МОЖЕТ БЫТЬ.

Некоторые люди любят путешествовать и жить в отелях или палатках в разных всяких странах и красивых местах. А другие строят Свой дом (некоторые имеют возможность и не один).
Разница в том, Кто построил тот дом, в котором живет Джек.
Некоторым мало стен или пейзажей в реальном мире, они еще хотят обустроить свой внутренний, или идеальный…Так им уютнее и понятнее, куда идти, что делать и желать, что можно, а чего нельзя.
Ну, вот, онтология - это не картина мира, которая рисуется с натуры каждым художником в своем свете, а дом-трейлер, позволяющий существовать, жить в полную силу в этом некартиносообразном мире. Дом-крепость, дом-наутилус.
Масштаб этой онтологии должен быть ровно такой, чтобы в ней был смысл: чтобы не потеряться в дворцовых лабиринтах и залах, но и чтобы не размером с гроб, конечно.

Понятно, что разным существам - нужен и разный дом: улитке - один, а Будде - другой. В любом случае человеку нужен человекосообразный Дом.
У дома могут быть кирпичи и раствор, например, материя и сознание,
формы: типа индивид и личность, конструкторские идеи, как 7 чакр или Супер-Эго - ЭГО - Оно. И Т.П.

Но интереснее всего, какой трейлер выиграет Большие гонки? Ну, или хотя бы соберет максимальный кассовый сбор в Иллюзион-Парке?
Ну, а понимание здесь причем? Разве что мне наскучит ездить в моем трейлере одному, и я приглашу друзей порулить? Боюсь, это чревато авариями и травмами…

Штурман:

У Гераклита есть замечательная формула: "Дом человека -- Бог". Основной конструктивный материал -- этический, стало быть.
По поводу онтологии у меня есть несколько текстов, вот один из них (просто, я предпочитаю развернутые размышления, а не афоризмы и метафоры)

Административный архитектор:

Сегодня успеваю только реплику. Мне понравилась одна кратенькая статеечка Штурмана - она вводит первичные различения.

Методология вводит как средства оргдеятельностной работы - технические онтологии, лучше даже сказать онтики.
Онтологии все же глубже, ближе к мировоззренческим основам по-первых, жизни, а уж во-вторых, философских экзерсисов.
Поэтому, на мой взгляд, они всегда существуют, как чуть не первая основа сознательной жизни. В меру культурной оснащенности носителя, они рефлективны и понятийны, а вне этой меры - реконструируемы и обоснуемы (но, к сожалению, теперь в меру оснащенности реконструктора). Но, как мне кажется, вот надвигаются времена, когда удается размыть саму языковую природу онтологий и мировоззрений, и протертая до дыр субъективность (в том месте, где некогда ютились онтология с мировоззрением) либо вот-вот породит новую интеллехию (удачное словцо), либо переупакует все по другим (какой-то конструктивный плюрализм веры, эмерджентности, игры, пути), либо выплюнет человека как бесперспективный жмых отработанного замысла.
Когда Человек был чист и радостен как ребенок, онтология была его домом (не в смысле постройки, а как обжитой и понятный мир). Во времена диалектов и схоластов дом стали наполнять логизированными чудищами, а во времена науки его вообще взялись перестраивать - да так и не достроили.
Наконец, пришли методологи и предложили жить не в доме, а так - под открытым небом, только надо хорошо себе представлять, что ты живешь в том самом дворце, о котором ты мечтал с рождения.
И Человек (наивный по природе своей) теперь всегда лукавит: спроси, что его окружает? - и он сразу тебе нарисует Онтологию, а приглядишься - да нет там никакого дома, обустройства, мира, а сидит он запуганный и потерявшийся прямо у зева воронки небытия.

Штурман:

Круто народ стал выражаться: то ли шибко поумнел. то ли шибко заматерел. Аж дух захватывает

Административный архитектор:

Да нет, Штурман, просто Хайдеггеровская манера излагать субъективное как объективное, а уж свое, с таким трудом пережитое, как сверхобективное, взывает к обыгрыванию. А там, Хайдеггер его знает, может и выгорит.

Штурман:

Дык, и я о том же: когда нет мыслей, то нет и слов. и образов. и грамматики, и даже запятых, так: лексо-диарея. Не про нас будь сказано

Административный архитектор:

Ты выиграл. Если б я понял правила игры, я б написал то же самое чуть раньше.

Штурман:

Вот тема: мировоззрение и онтология

Надо сразу сказать, что эти два понятия, с первого взгляда синонимичные почти до тождества (всё дело только в этимологии слов), различны, поскольку принадлежат разным мирам. Первое употребительно в философии, системе образования и идеологии, второе – в философии и методологии.

А теперь – о принципиальных различиях по существу.

Мировоззрение – система взглядов и представлений человека о мире и своём месте в нём. Мировоззрение может быть религиозным, атеистическим, мистическим, философским, научным, инженерным, художественным, профессиональным и так далее. Человек может вполне совмещать в себе коллаж из нескольких мировоззрений, только со стороны кажущийся противоречивым: можно иметь научное, философское, материалистическое и профессиональное мировоззрение одновременно. Мировоззрение выражаемо – в правилах, точках зрения, убеждениях, ценностях, принадлежности и т.п. Мировоззрение допускает и такие крайности субъективизма как представление о мире, лишь приснившемся субъекту.

Онтология подобно рефлексии, существующей и в психологии и в философии\методологии, а потому сильно разнящейся в этих двух действительностях, рассматривается здесь как философская сущность и как методологическое понятие.

В философии принято рассматривать онтологию в паре и в противопоставлении с гносеологией (учением о познании) и эпистомологией (частью гносеологии, учением о научном познании). В этом смысле онтология занимается проблемами мира за пределами и границами сознания, субъекта, Я.

К методологическому понятию онтологии гораздо ближе другой, более тонкий смысл философской методологии: изучение законов, общих и для объективного, и для субъективного мира. Такова, например, онтология природы и культуры человека.

Наконец, методологическая онтология рассматривается как конструктивная часть мышления, порождаемая логикой и порождающая логику. Основным содержанием методологической онтологии являются понятия в своей непротиворечивой совокупности.

В отличие от мировоззрения, методологическая онтология в принципе неописуема: либо у человека нет понятий – и тогда у него нет и онтологии, либо эти понятия есть, но их такое множество, что представить их просто невозможно. Тезаурус понятий подобен лексикону: мы не можем перечислить свой лексикон, но он представлен в нашей письменной или устной речи, он доступен для внешнего наблюдателя и коммуниканта.

В методологии одним из базовых требований является предьявление онтологического пространства мыслительной работы и ортогональное ему предъявление организационного (организационно-деятельностного, организационно-позиционного пространства). Особой процедурой является интерпретация онтологического пространства в позиционном и наоборот.

Кроме того, существует понятие онтик – рабочих технических средств-представлений, не имеющих статуса базовых или предельных, подобно рабочим понятиям, построяемым и используемым для конкретных мыслительных разработок.

Административный архитектор:

А вообще интересно, только без обид, как защищаться от обвинений в отсутствии мыслей и прочей диареи????
Смешно, Штурман, правда. С любовью.

Штурман:

Очень просто -- начать мыслить. Ты что пьешь сейчас?

Административный архитектор:

А ты? В самом деле, Гуссерль тоже обвинял современность в говорении без мышления, выводах без анализа посылок.
Начать мыслить, призыв для искушенных. А дурак думает, что он все время мыслит. Нужны иные критерии, применимые с очевидностью хотя бы в кругу искушенных. Да, собственно говоря, и круг искушенных можно ограничить - принимающими их.

Биотехнолог:

Понимание – это соотнесение внешнего с нашим собственным миром. Который мы расширяем, когда рискуем обратиться к новому и неизвестному, или обустраиваем, сильно нового в него ничего не пуская или даже просто воспроизводим (тем самым сохраняя и удерживая).

И этот наш мир и есть бытийная платформа нашей онтологии. Но онтология – не только бытийность (онтос), она еще и ее понимание (логос). Понимание таким образом “удваивается”: мы здесь понимаем не только внешнее, но и сам свой мир, т.е. самих себя. Это понимание строится иначе, поскольку внешнее мы можем положить перед собой и его рассматривать, а с самим собой это сделать невозможно, и эти попытки начинают формировать иные средства (понимания).

Философия – это пространство специальных занятий этим делом (в первую очередь пониманием второго толка, хотя и первого тоже, но это – по сопричастности, тем более, что с определенного момента внешний мир стал целенаправленно осваиваться наукой) .

Всякие “Платоны-Гегели-Гуссерли” представляют такую породу людей, которым мало строить и обустраивать свой собственный мир: они хотят иметь дело с миром всеобщим, включающим и все остальные. Претензия на то, чтобы иметь дело с миром как таковым, а не с моим миром – базовая для философии. Впрочем не только: военачальники покоряют мир, путешественники открывают его, ученые изучают и т.д. Специфика философии, в отличие, например, от веры и религии, в том, что освоение этого единого мира осуществляется интеллектуальными средствами, мыслительно. Конечно, настолько, насколько это удается: там, где философия сталкивается с пределом этой возможности, она обращается к вере, искусству, практике и т.п..

И обращение к истории философии – это изучение попыток сделать это, осуществленных в разное время разными людьми, что важно, надстраивающимися друг над другом. Аристотель делал свой шаг, ориентируясь в том, что сделал Платон и пытаясь преодолеть недостатки его попытки... История философии - это единая эстафета интеллектуальных попыток понять мир как единый, всеобщий.

С наилучшими,

Штурман:

Со всем согласен, кроме тезиса о том, что себя наружу не положишь: а
> рефлексия на что?

Биотехнолог:

Имеет свои пределы, нет?

Не все рефлектируется. Не все про себя удается понять.
В любом случае - это процесс: завтра, может быть отрефлектирую, а
сегодня пока не понимаю.

На полях - два интересных вопроса:
- Что бы из себя мог представлять результат абсолютной рефлексии?
- Какими средствами осуществляется рефлексия, и как ее результаты
обусловливаются используемыми средствами?

Штурман:

рефлексия рефлексии в данной ситуации слишком уводят вглубь неизвестно чего.
Что касается пределов, то то, что в себе не отрефлексировал, того тебя и не
существует в данной рефлексии.

Биотехнолог:

Ну да, но есть вещи которые определяют мои действия, т.е. мою
бытиийность и через это входят в мою онотологию (как онтос), но при
этом я их не рефлектирую. Поэтому в "логос" они не входят, но в
онтологии есть.

Административный архитектор:

Легкое отнесение. Внешний мир можно положить перед собой, чтобы изучить, только в предметной, т.е. вещной сфере. Как только мы переходим к понятиям (не родовым обобщениям предметов, а отвлеченным свойствам и сущностям), необходимо простроить пространство их релевантности и правила их нанизывания (употребления) в высказываниях, т.е. логику. Мастерство этакой умной эквилибристики называется мышлением, если полученные в результате нанизывания утверждения обладают эвристической новизной и при этом хорошо фундированы в том самом пространстве релевантности. Как мне кажется, мышлению все равно из какой сферы берутся понятия: из внешнего мира, или из внутреннего, ибо само разделение достаточно условно: ну, почему, говоря о сущности мы тычем от себя, а говоря о вере - в себя? Пожалуй, онтологическая установка действительно производит первичную лоботомию мира, дабы безапелляционно выделить мир сущего вне человека, но тут же гносеология пытается заштопать распавшиеся полумозгья. Любая серьезная философия пыталась преодолеть субъект-объектную дихотомию, но почему-то все "андрогинные" подходы попахивают интуитивизмом или даже примитивизмом. А понимание, что? Это, да.

Топливник-Истопник

Онтология-это продвигаемая языком граница распредмечивания мира.

Биотехнолог:

Хотел начать отбиваться от Володиного замечания, относясь к узкому и широкому пониманию мышления (например, "образное мышление" - это про мышление?), но потом, увидел, кажется более интересный поворот.
Готов из него уточнить свой тезис таким образом:
Специфика философии, в отличие, например, от веры и религии, в том, что освоение этого единого мира осуществляется в опоре на интеллектуальные, мыслительные средства.

Интереснее показалось не расширять понятие мышления, а различить
мышление и сознание. Понимание и онтология связаны, в первую очередь,
именно с осознанием. Но интересно сообразить, как оно происходит.
Здесь в философии появляется мышление (не только в ней, но здесь это -
основа), как определенные технологии и формы организации сознания. Они
здесь являются если не основными, то близко к этому. Философ,
работающий с онтологией, занят осознанием, но осуществляет его, во
многом опираясь на средства мышления (хотя, конечно, не только, а
иногда в не слишком большой степени; отсюда возникают слияния
философии с литературой, теологией и т.п.). При таком взгляде базовая методологическая двуслойка должна стать, как
минимум, трехслойкой: 1. Онтологический слой, где ключевая работа связана с осознанием. 2. Организационно-мыслительный слой, где разрабатываются и живут инструменты мышления по тому типу, как их обсуждает Космосталкер (пример отношений между этими двумя слоями: композитор и музыкант работают с музыкальными образами, но оформляют их с помощью мыслительных инструментов - нот и способов работы с ними. Почти не выходит за пределы этого слоя работа математика).
3. Организационно-деятельностный слой, имеющий дело со всем проектным:
ситуацией, самоопределением в ней, целями, задачами и проч.
Конечно, все это взаимосвязано. Интересный вопрос как и какие средства
обеспечивают соответствующие взаимосвязи.
С наилучшими,

Борт-медик:

Самый лучший трейлер для путешествия в этом мире - это сам человек,
все необходимые возможности в него заложены: и жизни среди звезд, и в этическом пространстве,
в том числе возможность жить в экстремальный условиях - в сознании
смерти.
Онтология - имеет смысл только как составляющая Практики.
У практик есть свои онтологии: у йоги - сансара, у боевых искусств - дао,
у медитации - дзен. Вопрос: что Вы практикуете, т.е. каждый день делаете?
Такая и онтология. И понимать больше нечего. Вот если Вы вдруг что новое практикуете, чего еще не было в истории?

Биотехнолог:

А в чем смысл практикования?

Борт-медик:

Очень точный вопрос. У практики есть именно смысл, а не цель - как у действования, или мотив - у поведения. У каждой практики свой смысл и довольно обширного спектра. Практикующие могут занимать больший или меньший волновой диапазон в зависимости от своего уровня.
Возьмем практику медитации. Как очень начинающий (вечно начинающий)
практикант я могу сказать, что смысл этой практики в видении не-оче-видного, в интуитивном познании, в успокоении ума и получении прямых ответов на те вопросы, на которые практикующий настроен. Если же говорить не о конкретной практике, а о практике вообще - то ее смысл в воспроизводстве Возможности Быть Кем-то и одно из условий этой возможности - постоянные упражнения.

Биотехнолог:

А можно вообще ничего не практиковать?

Борт-медик:

Думаю, да, можно, от этого не умирают.

Биотехнолог:

А что тогда с онтологией?

Борт-медик:

Меня покойный академик Алексеев, тогда мой научный руководитель, строго с прищуром спрашивал, не отказываю ли я в онтологии Каждому человеку? И мне было как-то неудобно, как на комсомольском собрании...

Биотехнолог:

Значит, не практикуя, тоже все-таки можно обзавестись онтологией?

Борт-медик:

Можно взять на прокат. Это все равно, что прийти покататься на лошади в воскрсение в Царицынском парке - можно, даже если никогда раньше на сидел на лошади. Она повезет тебя.
А можно учиться верховой езде - очень мирообразующее занятие.

В практике каждое движение имеет смысл. Упражнения - это такие осмысленные движения. Онтология - это по сути язык магических формул.
А онтопрактика сродни волшебству: взмахнул палочкой - и все
по-сказанному.

Штурман:
А вот это уже за пределами моей онтологии: я сторонник покоя и стараюсь производить всё меньше телесных движений. Психосоматика такая.
Мнится мне, и Будда предпочитал покой как высшее проявление невреждения.

Борт-медик:

Медитация - это тоже упражнение.
Движения практики - прежде всего психические.

Штурман:

любое упражнение -- целенаправленное усилие. Покой цели не имеет, и воли не имеет, и направления... я не упражняюсь, это точно. Но, может, я и не имею онтологии?

Борт-медик:

Упражнения я бы не назвала целенаправленными, они просто должны
исполняться по правилам, т.е.. упражнение соотносится с правилом и
ощущением, помогающим убедиться в том, что правило соблюдено.
Усилие - да. Про покой, не думаю, что это альтернатива упражнению, по моему опыту, упражнения успокаивают, уравновешивают и снимают напряжение.

Штурман:

Да, пожалуй, ты права: именно правила были в основе гимнасического
образования в Элладе (образование упражнениями: у нас это выродилось в
прописи, диктанты и физзарядки).

Биотехнолог:

Все сюжеты с практикой, монотонностью, упражнениями и проч, относятся ведь к индивидуальным отношениям с онтологией. Они, кажется, явно не полны. Мир ведь не принадлежит только мне, он - общий. И онтология выстраивается именно как всеобщая, иначе это - моя картина мира. Да, они разные (например, привязанные к разным практикам/ монотонностям/упражнениям), т.е. региональные, по Гуссерлю. Но философ всегда стремится разобраться с миром как таковым, т.е. ориентирован на прорыв к всеобщей онтологии. Ну и, в силу того, что возможности индивида ограничены, может быть вообще адекватнее говорить о стремлении к онтологии (онтофилии и филологии - филологи, между прочим, весьма онтологичны), а не об обладании ей. И еще замечание. Греки, в силу цивилизационной юности были, да, ближе к бытийному практикованию (как и другие мудрые древние - йоги, буддисты и т.п.). Но с развитием цивилизации "онтологические работы" становились более рациональными, смещаясь от онтоса к логосу. Мы сегодня, вроде бы, понимаем, ограничения, связанные с "взбесившимся логосом", но означает ли это, что нужно искать возможности откатиться к практикам древних?
С наилучшими,

Штурман:

Ну, вот, наметились две крайние и непримиримые точки зрения: Балобанов и ШКП, утверждающие глобальную онтологию, и Левинтов и Лобанов (его текст хорошо бы выставить для всех, я не умею), склонные индивидуализировать онтологию. Может быть, проведем дебаты?

Биотехнолог:

Я не "утверждаю единой онтологии". Я говорю, что философия все время ее ищет. Не удается, поэтому история философии как практика этих
поисков скорее говорит о том, что она невозможна. Но поиски все равно
продолжаются... Я бы, для начала, расширил этот вопрос, говоря не о всеобщей онтологии, а о всеобщности, как таковой. Есть же вещи, относительно которых мы не сомневаемся, что они таковы, всегда и везде. Пресловутое "2*2=4". Или "одноименные полюса магнита отталкиваются, а разноименные притягиваются".. И т.д. Более того, понимание всеобщего характера каких-то вещей - основа мышления. Если у нас не будет убеждения в обоснованности делаемых умозаключений, окажется невозможно никакое
рассуждение. Если очертить характер и границы этой всеобщности, можно будет, если окажется интересным, внимательнее присмотреться, насколько это относится к онтологии.

С наилучшими,

Александр Левинтов Экспедиция в Никуда 2

Штурман:

Это гораздо более мягкое утверждение, а жаль.

Я согласен с усомнением принципа всеобщности (два плюс два = 4 -- только в математике, в жизни две лисички плюс два зайчика равны двум лисичкам, один мальчик плюс одна девочка через девять месяцев превращаются в троих, в испанском языке 1 мужчина и 100 женщин = 101 мужчине..
Но мне также важно различение мировоззрения и онтологии, поскольку именно их и путают чаще всего между собой.
И последнее: усомнение очевидного и всеобщего и есть высшая философская доблесть.

Биотехнолог:

Про усомнение очевидного согласен. А всеобщего, кажется, не очень. В предложении “усомнение очевидного и всеобщего и есть высшая философская доблесть” подлежащее – усомнение. Но усомнение как высшая (или основная) доблесть – это лишь скептицизм. Философии же всегда было важно не только усомнить (это лишь первый шаг, “подготовка предмета”), но и затем построить. Причем построить всеобщее. И усомневают философы а) очевидное и б) философию/ онтологию предшественника (в этом смысле – да, всеобщее, но не само по себе, а его воплощенное предшествующими философами; чтобы затем попытаться построить новое его воплощение).

В этом смысле, онтология – это дерзновение. Все знают, что то, что сделано, может быть подвергнуто обоснованной критике, но все равно стремятся. А мировоззрение кажется лайт- или поп-версией онтологии. О нем, вроде бы, говорят как раз как о деле локальном - региональном или личном: марксистско-ленинское мировоззрение, мировоззрение дяди Пети...

С наилучшими,

Топливник-Истопник

Продолжаю талдычить о распредмечивании. Только распредмеченный мир онтологичен, т.е.может быть прожит тобой.

Биотехнолог:

Про “вычитания миров” как-то не очень понимаю и, кажется, вот почему.

Зачем это все: разделение, вычитание...?

А вот на что отвечает тяга к всеобщности могу ответить.

Во-первых, на стремление собрать в единство разные явления, с которыми приходится сталкиваться. Это позволяет ориентироваться в мире, поскольку иначе с каждой новой ситуацией приходится разбираться по-новому, что интеллектуально весьма затратно.

Но здесь всеобщность, может быть, и не совсем нужна. В конце концов, для этого, может быть, достаточно типизации и классификации.

Но есть и во вторых: всеобщность позволяет формировать норму/ закон, единую для всех людей и тем самым делать предсказуемым социальный мир, в котором живет человек. Это серьезнее, поскольку позволяет представлять себе возможный набор поведения и действий других людей. Без этого – война всех против всех.

Ну а над этим надстраивается еще и стремление чувствовать себя равным другим, неущемленным: “ВСЕ должны поступать так-то и так-то”, “КАЖДЫЙ человек обладает такими-то правами”, и т.д.

Все эти социальные преломления надо обосновывать, и это обоснование, в частности, обеспечивает картина мира. А философ, размышляющий над тем, как она строится, начинает думать об онтологии.

С наилучшими,

Космосталкер:

Заход про нечто общее для всех и каждого очень хорош.
Хорош уж тем, что его никак не объехать, и с ним надо разобраться, прежде чем делать дальнейшие выводы и вводы.
Я в этом вопросе исхожу из убеждения, которое - кстати - не прошло серьезного и критичного рассмотрения, а "выросло" во мне интуитивно, что вот если разделить условно "мир как таковой" на мир, в котором так или иначе присутствует человек и его эманации, и все остальное, ( в уже использованной метафоре на "пирамиды" и "коралловые рифы"), то
- в самой природе "всего остального" мы не найдем повода для вопроса о всеобщем, о внеличностной онтологии и так далее...
- а вот в мире, который получился после вычитания из "мира как такового" "всего остального" кроме производных от миров человеков вместе с самими этими мирами и самими этими человеками, - вот в этом мире "Ч" - см пункт первый, всеобщую онтологию невозможно даже помыслить!

Я отстал от дискуссии. И столкнулся с тем, что "догнать" оказывается трудновато. Присоединяюсь к Володиной идее о форуме.
Там и взаимоотношения реплик, а значит и ход мыслей, был бы нагляднее и понятнее, и появилась бы возможность сделать открытый доступ. Мне было бы любопытно посмотреть на реакцию социума в целом, а также отдельных, возможно, неожиданноумных индивидов. Практикой в Дзен, а также и в Протестанстве, является любая деятельность. Эта деятельность становится практикой вследствии отношения деятеля к своей деятельности как форме самореализации, осуществления собственной духовности, трансцендентности и т. д. И наряду с этим есть практики в интеллигентском смысле, индийского, в основном, происхождения, которые изначально сложились как деятельность отшельников, деятельность людей, вышедших из полноценных социальных отношений, по-нашему - монахи, люди не в миру...
Промежуточная форма практики - хадж, паломничество - человек тут берет отпуск от ""мира"...

И вот эти практики, отдельные от естественной ситуации человека в миру, ВСЕГДА есть практики религиозные. Мне сейчас стало интересно, что происходит с практикой, которая возникла как религиозная, а потом осуществляется вне исходного религиозного космоса со своим особенным формирующим человека воздействием? Что если вместо ассан бить ежедневно земные поклоны и читать молитвы пред образами в свете и запахе лампад, а по воскресеньям слушать проповеди и звуки церковного хора, стоя в тесной толпе прихожан... и относиться к этому как к чисто практике образованного до безбожности человека? Снобизм проявляется в частности в постоянном стремлении отделиться от "простолюдинов". Поэтому выбор падает на йогу, а не на поклоны. А почему же еще?!
Но философ всегда стремится разобраться с миром как таковым, т.е. ориентирован на прорыв к «всеобщей онтологии".
Но ведь уже открыто "наукой", что мира как такового не существует. Он не существен. Спекулятивные конструкции на эту тему невозможно сделать актуальными. Да философ - я бы сказал, - и не посмеет замахнуться на актуализацию, он будет настаивать на истинности этого "мира как такового", который можно строить, но невозможно достроить до...
"Мир как таковой" построил Мохамед. Но от первого лица.
Иисус не стеснялся повторять: "Истинно, истинно говорю вам..." от первого лица. Можно и от второго, и от третьего, но от лица! А обезличенная онтология - это что? Египетские пирамиды онтологичны, а онтологичны ли коралловые рифы?
Когда толпу возглавляет Моисей, толпа становится народом со своей, "всеобщей", онтологией. А когда без Моисея, то нет народа, нет онтологии, есть толпа или шайка...
Таковы ли амбиции философа, таков ли его замах, что он вот-вот откроет ( как ученые открывают) онтологию, которая "накроет" все человечество, и будет бесспорно онтологией каждого народа и каждого человека?!
И онтология человечества окажется ли в с е о б щ е й онтологией?
"Мир как таковой" существует лишь для философа. И то для каждого свой. И все бы ничего, но есть тут некая двусмысленность, ведь подразумевается, что речь идет о мире, который всем и всякому мир. А мне как одному из всяких этот "мир как таковой" видится такой черной штукой, которую философы гоняют меж собой, как хоккеисты шайбу. Как практика - великолепная вещь!
PS. Прошу мою склонность к полемическим заострениям не принимать на свой личный счет.

Многие отстегнулись и отправились бродить по кораблю, просто так, чтобы хоть немного размяться: тут всё давно уже было изучено и осмотрено ещё до полета. К тому же, там, на Земле, они совершали эти прогулки на тихоходных электрокарах, дающих не более 60 миль в час, а теперь стало возможным облетать эти лабиринты на 200-300 милях в час.

Космосталкер:

Тема мне очень интересная, я бы не торопился ее исчерпывать и
закрывать, предпочел бы нырнуть в нее и поплавать.
Начну листать с задней страницы последнюю реплику Биотехнолога про "во-вторых", про возможность из всеобщего вывести законы и нормы.
Во-первых, здесь просматривается цепочка такая: сначала хочется
законов и норм всеобщих, потом понимается, что для этого необходима
картина мира и онтология всеобщие, потом допускается, что они
существуют, потом все эти строительные леса убираются, и желаемое
объявляется аксиомой. Я не то чтобы считаю это недопустимым, но уж
определенно за то, чтобы рефлексивно иметь ввиду, что основания в
данном случае вот такие, они подобны цирковому номеру, в котором
человек встает на катающийся цилиндр, потом ставит цилиндр на цилиндр
и т. д.

Во-вторых, у меня не случайно в "во-первых" получилась обезличенная
форма глаголов, потому здесь - мне кажется - невозможно обойти вопрос
о позиции законооткрывателя и нормоустановителя. Он кто, он где??? Чем
он докажет, что открытые им законы миросообразны и всеобщи? И даже
если докажет, кто выведет его, вопиющего в пустыне, в люди????,,,Они,
люди, не ждут и не просят всеобщих законов, не говоря уж про тех, кто
сидят в пилотских кабинах за штурвалом...Из всей реплики можно вывести
странноватый позитив, что ради преодоления войны всех против всех надо
устроить супер войну по внедрению всеобщих норм и законов. В мирное
время нормы и законы не внедряются. И к тому же вуалируется вопрос,
кто поведет эту супер войну? А теперь про на черта бы вычитать и делить миры. Мне очень нравится - эстетически - закон всемирного тяготения. И он
отлично иллюстрирует, что в мире существует всеобщее. Открыли его,
правда, не философы, а физики. И не потому, ведь, что физики умнее
философов!

Критично важным для жизни на земле и всеобщим в этом смысле является хлорофил. Мир, который включает в себя эти вещи, а также и все вещи, следующие в рядах, заданных законом тяготения и природой хлорофила, определенно существует как таковой и имеет признаки всеобщности, универсальности и т.д. Но из этого не следует, что
1) мир, в котором живет человек ( и каждый конкретный, и как понятийная
фигура), а также и человечество, имеет те же свойства всеобщного,
универсального и т.д. 2) что в этом мире ( в любом смысле ) существует онтология наряду с хлорофилом и законом всемирного тяготения - всеобщая и универсальная. Доказывать, что ее не существует - абсурдно, как доказывать, что не существует Лохнесское чудовище или неоткрытый еще остров, который населен неизвестными еще племенами. Мне интересно построить доказательство, что ее нет, потому что не может быть. И я сейчас нахожусь в ситуации, когда у меня есть теорема, которая в каждом случае, проверочном или естественно сложившемся, подтверждается, но нет доказательства этой теоремы. Я готов согласиться, что предложенные мною вычитания миров не дают "красивого" решения задачи по построению доказательства. Но с другой стороны, принято груз доказывания класть на того, кто утверждает, что нечто существует, когда это нечто никто ни разу не
видел. Основной аргумент в доказательство за - существует мир как таковой,
всегда идентичный сам себе, и стало быть существует всеобщая
онтология. Основное мое возражение - онтология вне и помимо человека не
существует, а человек живет не в мире как таковом, а в мире человека,
в изначально онтологизированном мире. И когда мир человека выглядел как тарелка, лежащая на трех слонах, китах, черепахах - кому что ближе, он был онтологизирован, и когда мир человека стал выглядеть как система шарообразных тел, тяготеющих к друг другу в безвоздушном и бесконечно холодном космосе, он продолжил существовать как онтологированный ОТ человека к миру, а не наоборот. И чтобы не понаоткрывали физики-химики-ботаники, ничто не нарушит этой первичности мира человека по отношению к миру как таковому. За последние лет 200-300 наука провела множество сеансов шоковой терапии в отношении человека ( и каждого, и понятийного), но мир человека по-прежнему вращается вокруг человека. Себя самого или
личности по образу и подобию себя самого. И под всеобщей онтологией,
таким образом, можно было бы понимать не нечто, выведенное из
всеобщности мира как такового, а всю ту же личностноцентрированную
всего) причинам стала всеобщей.

Штурман:

Мне тексты Космосталкера все более и более напоминают тексты Ницше: доказательность и убедительность за счет эмоций и пафоса, никаких
предтеч и последователей, логистическая анархия -- завораживающе
красиво, вот только как быть с сестренкой Ницше, правившей его тексты
втихомолку от сумасшедшего братца и под себя, под свои миропонимания?
Космосталкер, ты понял, на что намекаю? тебя ведь легко трактовать и
переинтерпретировать в угоду себе и в ущерб тебе. Всё очень уязвимо.
И главная дыра -- твоя убежденность в том, что ты знаешь, что такое
онтология, а некоторые другие паршивцы вроде меня сомневаются и в
твоих и в своих знаниях и представлениях.

Космосталкер:

Обрати внимание, в твоем списке рассылки нет Биотехнолога.
И спешу броситься на главную дыру грудью - каюсь, я тоже не знаю, шо ж
такое онтология. А когда употребляю это магнетическое слово, имею ввиду примерно следующее. Исторически оно отпочковалось от понятия метафизика. (Если что не так- поправьте меня.) И далее приобрело два смысла как минимум. Здесь мне бы хотелось пройтись по минимуму.
1 дисциплина, изучающая сущее в его наиболее общем виде. 2 картинки, которые возникают как моментальные срезы в процессе изучения.
Я исхожу из предположения, что мы здесь употребляем это слово во
втором значении. Когда-то я столкнулся в своих попытках хоть что-нибудь начать понимать про все, про весь мир как таковой и про его существующие уже интерпретации с тем прелюбопытным фактом, что кто бы и во что бы не
верил, мир ему не возражает. Более того, подтверждает. Если ты веришь, что солнечное затмение происходит потому, что небесный
крокодил хватает солнце в свою пасть, и надо орать, топать ногами и
бить в барабаны, чтобы крокодил испугался и открыл пасть - то ты
будешь это делать, и крокодил будет пугаться, открывать пасть и
выпускать солнце. То есть, человек спрашивает мир: мир, а мир, правда ли что ты устроен вот так? И мир ВСЕГДА отвечает ДА!
А если у человека нет сказки, в которую он по-детски простодушно,
одновременно игрово и абсолютно серьезно, верит, то мир с ним не
разговаривает. Он молчит. Отсюда я сделал вывод, что хотя я и не знаю, что такое онтология, но я знаю про онтологию одну маленькую вещь - она начинается с вопроса, с которым человек обращается к миру в стремлении сделать его своим, и в котором уже заложена его, этого человека, природа.
Поэтому онтология для меня челосообразна. И поэтому онтология, которую
я имею ввиду, не может быть всеобщей.

Биотехнолог:

Как Вы думаете, то что излагает Космосталкер – это онтология? Я склонен ответить на этот вопрос положительно. Готов, чтобы без фанатизма,
понизить градус, и сказать “картина мира”. Он ведь это излагает,
правда? И понятно, что она его и, следовательно, не всеобщая. Но
излагается в модусе “мир таков” (или “я думаю, что мир таков”).
И картинка эта Володина, и внутри он утверждает, что онтология не
может быть всеобщей, но при этом пишет: То есть, человек спрашивает мир: мир, а мир, правда ли что ты устроен вот так?
И мир ВСЕГДА отвечает ДА! Интересно, что в этой фразе делает слово “всегда” (и большими буквами еще подчеркнуто)7 Делается утверждение о том, что онтология не всеобща, а ключевые слова используются, выражающие именно всеобщность... А ведь онтология – это не про то, О ЧЕМ мы говорим, а про то, ЧТО мы говорим, не то, о чем мы говорим, а то, что мы есть. Это не про содержание нашего говорения, а про наше бытие, выраженное в том, как и о чем мы говорим.
И я возвращаюсь к своему утверждению, и даже готов его усилить: онтология ВСЕГДА претендует на всеобщность. А уже внутри этой
всеобщности начинаются всякие уточнения и различения. При этом я
разворачиваю свою картину мира иначе, но она тоже взыскует
всеобщности. Картинки у нас разные, а интенция всеобщности – общая.
Покопаемся еще – найдем еще чего общего. И начнет проявляется не его/
моя картина мира, а общая, точнее единая. Включится третий – будет еще
такт и т.д. И будут разные уровни: общие нам всем, региональные –
общие некоторым из нас, индивидуальные, владельцем которым является только один... А теперь – из моей “картины мира”: про закон и всякое такое. Да, я исхожу из того, что люди изначально озабочены, в первую очередь, не
тем, чтобы познавать мир, а тем, как обустроить свое реальное бытие. И
эта забота фундаментальнейшим образом определяет их познавательную
активность. Познание, конечно, не только отсюда вырастает, но это
влияние фундаментально. Одна из ключевых характеристик человеческого общежития (тем более, на заре человечества) – дележка разного рода ресурсов. Кому, сколько и как от убиенного зверя, отобранных у другого племени орудий и т.д. Конечно, фундаментальный принцип – сила. Но свои до смертоубийства не дерутся - сила ограничивается чем-то, помимо другой силы. Это есть уже у животных, которым часто достаточно только повыпендриваться друг перед другом, чтобы стало понятно, кто вожак или чья самка. У человека ключевым регулятором выступает сознание и слово. Здесь и выстраиваются такие конструкции сознания, которые регулируют, что, кому, как и т.д. И по мере развития цивилизации они становятся все
развитее и изощреннее, хотя от абсолютной законченности абсолютно
далеки и по сей день. Но поиск идет непрерывно. И углубляясь. Как
разделить/ распределить справедливо? А “справедливо” это что значит? А
что такое вообще справедливость? Так приходят к конечным/ предельным
вопросам и полаганиям о мире. И не так важно, кто именно является субъектом этих процессов. Иногда мы таких субъектов знаем по именам: “реформы Солона/ Екатерины Второй/ Ататюрка...”, поправка Джексона-Веника” и т.д. Иногда совсем не знаем: безымянная рукопись, закон, рожденный аппаратом. Иногда узнать невозможно в принципе: “нормы отношений, выработанные крестьянским укладом хозяйства”.
Внедряются нормы, правда, не от хорошей жизни – именно из-за
беспрестанной “супер войны”, которая непрерывно вспыхивает и
вспыхивает между людьми. Я не смог отдать долг и попал в зависимость.
И второй такой, и третий... В обществе возникает сильнейшее
напряжение, и Солон проводит реформу, частью которой является
ликвидация долговых обязательств. И сам процесс реформирования тоже не
мирный – расплатой является то, что он вынужден на десять лет покинуть
реформируемый им город-государство. Всякое такое в истории происходит беспрерывно (блестящий, например, анализ Платона с такой точки зрения дает Поппер в первом томе “Открытого общества”), она, собственно, из этого и состоит. И философия обращена сюда более чем часто – едва ли не всегда. Разве что порой не очень прямо. Но очень часто и самым непосредственным образом.
С наилучшими,

Космосталкер:

Да, Биотехнолог вскрыл имманентное свойство онтологии сразу занимать весь экран. И получается полупарадокс, полуанекдот. На каждом экране есть заставка, которая делает вид, что она всеобщая. Человек, если у него хватит рефлексии, умозрительно может допереть, что его онтология
всеобщая только для него самого, хотя всеобщая в смысле совсем, для
всего человечества. А на следующем круге рефлексии, где возникает вопрос, возможна ли и какова она могла бы быть всеобщая онтология "на самом деле", возникает и вопрос: а на чьем экране она возникнет - на всеобщем? А он существует? И если да, то где, и какова его природа, ведь это все -
напоминаю, происходит уже на трехуровневой этажерке рефлексивного
умозрения и не дано нам непосредственно в ощущениях.

Биотехнолог:

Я бы только образ сменил. А то получается – вот я, а вот, отдельно от
меня, – экран. А онтология не отдельно от меня, это я и есть.
Но это – в части бытия, онтоса. А выражая его в логосе, я начинаю
прибегать к разным средствам представления (в нашем кругу – все больше
к мышлению в понятиях). И вот это картинки получаются разные. Но с
интенцией на всеобщность. Если просмотреть нашу переписку, то
выражения типа “всегда”, “обязательно” и т.п. мы найдем у всех участников.
Повторюсь, что получается, что онтология строится/складывается в
интенции на то, чтобы быть всеобщей, и не всеобщей не бывает. Но это –
изнутри и интенционально. А извне (апостериори или сбоку) каждую
онтологию кто-нибудь да проблематизирует из какой-то иной онтологии.
Поэтому, если смотреть отсюда, – какая уж тут всеобщность.
Но я – всегда внутри какой-либо онтологии, к которой “приписан”, и
выскакивание из нее – событие абсолютно нерядовое. Но рефлектируя это,
я могу понимать, что и другой – в той же ситуации. И рефлектируя свои
взаимооотношения со своей онтологией, я могу чего-то понимать про
такие же отношения другого. Здесь появляется возможность построения
нашей общей с ним онтологии. Но это требует высокой степени
искренности, переступающей, в том числе, и грань откровенности
(конечно бытийной, а не коммунальной). Насколько хватает а)
рефлексивности, б) искренности (“интеллектуальной честности”), в)
интереса к другому и г) всего этого со стороны другого, настолько
возможна общая с ним онтология.

С наилучшими,

Штурман:
А вот тут уже слегка поехал. IMHO, онтология а) невыразима (=не логизируема) и чем полнее она, тем меньше шансов на ее выразимость: вы можете в ландшафте скосить всю траву и вырвать все деревья, разложить их по видам, перекопать всю почву, переловить и засушить всех насекомых и прочих тварей, но чем тщательней вы все это сделаете, тем меньше оставите от ландшафта; б) неразделяема ни с кем (но демонстративна вами: мы не можем рассказать, но мы говорим и действуем, исходя из своей онтологии и тем предъявляем себя и ее). При этом, если наша онтология неполна, то и ведем мы себя непонятно себе и другим, непредсказуемо, как
тинейджеры. Попробуйте честно, даже наедине с самим собой, описать свою
онтологию -- и вместо пейзажа получите гербарий или копну сена. Тут все с
точностью до наоборот с логикой, где очень много слов и никакого
онтосодержания.

Административный архитектор:

Можно я встряну? Если онтология нерефлектируема, то она должна обладать другими качествами, которые ее верифицируют, хотя бы в чьих-то глазах. И как придать этой квалификации критериальность? Может мне кто-нибудь ответить: полученные "наработки" по теме онтологии могут быть собраны в некий конфигуратор, или это как с "пониманием" - можно высказываться сколько хочешь, а личные продвижения - это дело самих утопающих? Меня интересует регламентный аспект: можно что-нибудь с этим ("наработками" по этой или любой следующей теме в нашем форуме) сделать, или регламентная квалификация (имеется в виду оценка состояния темы. меры ее логической или содержательной проработки, достаточность материала для принятия оргрешений по поводу ее дальнейшей судьбы в нашем форуме) - это тоже тема разношерстных дискуссий без гарантии каких-либо фиксаций?

Штурман:

Володя, может ли поэт сказать о себе "я талантлив"? Может ли святой отрефлексировать свою святость? -- всё это возможног только в отражениях другими. Святой теряет святость, утверждая ее в себе, поэт становится пошляком типа Игоря Северянина ("я -- гений, Игорь Северянин"). Даже дурак теряет свою дурость, признавая в себе дурака. Это -- в природе человека, в его имманентном несовершестве и извечной несостоятельности. Ставший и достигший -- умирает, даже если он Иисус, особенно, если он Иисус. Строго говоря, критерии уже существуют, вопрос только в нашем доверии им. Мы доверяем святости Николая Второго? Присуждение литературных нобелей всегда делается по литературным соображениям?
По второму вопросу. Это -- не более, чем мое предложение.
Каждый волен присвоить себе право на любую интерпретацию всего блока дискуссии или его куска. Я был бы благодарен нашему сообществу, если бы мне было позволено на базе такого блока написать диалог наподобие тех, что собраны в "Плато" ("Метанойя"), где вместо реальных нас действуют Сократ, Гуссерль и другие персонажи. Если такое право мне будет дано, то я надеюсь, кто-то удерживает и сохраняет весь кортеж нашей переписки. Не уверен, что мне это удается.

Космосталкер:

"Вопрос: как вам видится работа по конденсации и архивации неких наработок нашего форума, чтобы не просто плавать в бесконечном море дважды бесконечных мнений и реплик, а все же фиксировать хоть сколь-нибудь заметные подвижки, при этом обязательно грамотно рубрифицированные." - спросил Административный администратор.
"Ничего не вижу кроме старого доброго редактирования вручную" - ответил я. Готовность этим заниматься не подразумевалась ни вопросом, ни ответом. 1.Это все очень хорошо, комплиментарно для меня.
2. Мне тут важно, насколько такой стиль выступлений уместен в нашем семинаро-форуме?
Обращаю внимание - второй пункт - это вопрос.

Штурман:

Нам надо выделить из своей среды медиатора и толкователя, «ребе», который бы молчал, никого не перебивая, а затем, увидев, что дискуссия пошла на второй круг, прервать ее и подвести итоги.

Космосталкер:

Тогда мне не понятен смысл действия "ребе".
Он делает окончательные высказывания, закрывающие тему?
Или он игротехничит в хорошем, медиаторном смысле?
Или он делает дайджест по темам, так сказать, паспортизирет продукцию форума?

Штурман:

Первое

Космосталкер:

Чего для?

Штурман:

Порядка и осмысленности для. Космосталкер, так коммуникация будет идти до бесконечности. Или -- предлагай альтернативу или -- выдвигай контраргументы.

Космосталкер:

Есть один маАаленький контраргумент - я пока не вижу недостатка "порядка и осмысленности", и воспринимаю наши оргусилия как попытку решать проблемы не в порядке их поступления, а в каком-то ином, неведомом мне, порядке. Изначально я вопрос ВГ воспринимал в контексте создания форума и придания форуму некоторой удобочитаемости для публики вообще, что, по-моему, тупо требует редактуры, а в некоторых местах комментариев или примечаний.

Административный архитектор:

Меня интересует, насколько эффективна будет система фиксации результатов наших обсуждений? И где и как это употребительно?

Космосталкер:

Административный администратор, а что стоит за твоими вопросами?
Это интересно и само по себе. Но также это имеет значение при "отливке в бронзу" - это на фронтон Большого театра или в пионерлагерь на тропинку от туалетов к душевым? Мне представляется, что любая такого рода фиксация окажется спорной для нас самих, если будет делаться как бы "в принципе".
Поэтому я и предполагаю, что ты имеешь в виду в конечном счете публикацию на какой-то площадке. Если да, то хотелось бы "погалдеть" об этом...

Штурман:

А какая разница? давайте считать, что на стене туалета Большого театра.

Космосталкер:

Для меня есть разница. Но вот мы сепаратно поговорили с Административным архитектором, и выяснилось, что суть дела вообще не в том, чтобы это писать на какой-либо стене. Суть в том, что мы ушли от жесткорамочных правил дискутирования и высказываний, от языка и культуры доуяснений каждого слова и каждой фразы, которыми все мы так ли сяк ли и воспитаны, и заражены. Это с одной стороны, позволяет активировать содержание, которое иначе остается забортом. И это с другой стороны требует осмысления и выстраивания пусть и более широких и гибких, но все ж каких-то правил, жанровых определенностей...

Борт-медик:

Да, форум - это такая возможность запутать все нити разговора.
Тут уже миры делят, а я все на сладкое откладываю...
Мои ответы:

Биотехнологу
Вселенная индивидуальная, а не всеобща. Оттого, что в ней обитает
Много Кого, она не становится на одно лицо. Есть, наоборот, стремление бежать от индивидуальности к какой-то разменной картинке.
И нет никаких практик Древних (есть легенды о них). А есть практики воспроизводящиеся, в Силу своей эффективности.

Космосталкеру
Практика - не Любая деятельность, она вообще в схеме ВДиТрК относится не к миру деятельности, а к воспроизводству культуры на живых индивидуальных носителях. Дело в том, что культура только так живет,
если ее ЖИН все время пропускает через свои вены - через институт ученичества. И взаимообратно - воспроизведение практик порождает индивидуальность.

За разговором они не заметили, что их корабль, шедший до этого с околосветовой скоростью, попал в безвоздушную яму – так на космосленге обычно называютискривление пространства, в котором пространство и время теряют свою континуальность и превращаются в пунктир прерывности. Без всяких толчков и видимых изменений судно проскочило не только мимо намеченной траектории, но и вообще сделало временнýю петлю, устремившись с малым ускорением из неосуществившегося будущего в несуществовавшее прошлое.

Административный архитектор:

Друзья мои.

Мне вдруг увиделось, что наш формирующийся форум - это новый формат нашего общения "О понимании и сопредельных бесконечностях". При том, что все ориентированы на проработку и развитие указанных тем, каждый при этом держит свой фокус и круг своих интимных тем.
Есть предложение: давайте действительно запустим свой микрофорум (можно создать соответствующую программную оболочку), к которому можно подключать столько участников, сколько нам покажется правильным.
Но для этого необходимо задать: 1. Круг тем. глубину и полилогику их развития и перетекания. 2. Некий устав коммуницирования, который не притесняя свободы изложения, максимально бы продвигал участников (всех вместе - вдоль темы семинара, и каждого пишущего в отдельности - к его интимной загадке), ну и, конечно, подвигал каждого мыслить, а не думать.
3. Что-то еще (забыл, пока писАл). Приглашаю всех высказаться, а остальных всех - поучаствовать в разработке устава.

Штурман, я, вообще-то, рассчитывал на твое понимание. Может Джин-тоника много? За последние несколько дней я наполучал от тебя такие реплики, нет, лучше сказать. междометия:

«- Вот, что мучило меня перед нашим семинаром. Получился компот из старых текстов и новых мыслей.

- нет практики -- нет онтологии, утверждает Наталья (что пока выглядит спорно). По поводу пределов, не понял, о чем это?

- А что тогда с онтологией?

- Имеет свои пределы, нет?

- Всё здорово, но как же быть с выпивкой? Симпозиум без выпивки -- методологический аскетический семинар.

- Каждый день я валяю дурака, если честно...

- Со всем согласен, кроме тезиса о том, что себя наружу не положиш: а рефлексия на что?

- Думаю, да, можно, от этого не умирают.

- А можно вообще ничего не практиковать?»

Если это обрывочные фразы чужих разговоров, зачем их мне шлют?

Если это носит общезначимый характер, надо предварительно окантовать (опять Кант) текст, чтобы контекст, вопрос и мысль ответа, как минимум, читались, а как максимум был понятен хотя бы вектор движения.

Никого лишнего в свой форум мы просто не пустим. И то, что происходит - не есть отражение семинара. Необходимо, конечно, отнормировать новую форму общения.

Штурман:

Уважаемый Административный Архитектор, я так и не научился общаться, сидя в одиночном отсеке: сижу, пишу и думаю свое, иногда просматриваю эфир, если меня касается, отвечаю, если нет -- стараюсь не встревать. Разговоров вокруг много, не только наших. Влезать с головой в каждую тему – меня не хватит, а молчать невежливо.
Не оправдываюсь, но пытаюсь объяснить тебе и себе свою односложность.

Административный архитектор:

Ok, npинято

Привет, парни. Хочу задать вам обоим серию вопросов, как художник - художникам. Я предлагаю подумать о такой организации форума, чтобы, с одной стороны, все могли свободно высказываться по любой из тем, с другой стороны, чтобы в любой момент можно было вызвать на экран какую-либо определенную дискуссию в ее хронологической последовательности и в динамике содержательного развития, а, с третьей стороны, хотелось бы, чтобы систематически производилась сборка материала, причем в топике и с выводами, замыкающими дискуссию. а не порождающими новые разночтения содержательного, типологического и регламентационного характера.

Если вы не возражаете, я начну готовить некоторые смысловые и регламентные моменты организации форума (в ряде писем-обменов я постараюсь обсудить разные стороны затеи), а вас, если можно, попрошу давать вдумчивые ответы.

1. Вот когда мы играли в игры, после того, как все наваляют разного словесного материала, руководитель игры (или какой-нибудь методолог) брались его разгрести и представить в виде достижений коллективной мыследеятельности. Но, во-первых, все достижения, как правило, сводились к разноске общего мусора по кондовым методологическим схемам; во-вторых, раздутый авторитет руководителя и молчаливые конвенции подавляли желание выдвигать иные обобщения и выводы, а в-третьих, в самом деле, трудно поверить, что существует такая глубина обобщения, выходя на которую все альтернативные подходы и заключения сразу меркнут. Вопрос: как вам видится работа по конденсации и архивации неких наработок нашего форума, чтобы не просто плавать в бесконечном море дважды бесконечных мнений и реплик, а все же фиксировать хоть сколь-нибудь заметные подвижки, при этом обязательно грамотно рубрифицированные. Это могут быть чьи-то как-бы статьи с сознательной попыткой такого обобщения, может быть дополнительный круг обмена мнениями по обобщению однородного материала, может быть просто разношерстье взглядов - но обязательно отдельно осознаваемое как локус философской или методологической проблемы.

Корабль прошел сквозь тонкую спинальную α-волну электро-магнитного возмущения, и весь экипаж разбросало по разным хроносам и хоросам, но, сидя изолированно каждый в своем отсеке, никто этого не заметил.

Они ни о чем так и не договорились и ничего не решили, но это и неважно – сколько и как могли, они несли миссию разума.

Мы все – экспедиция в Никуда. И если кто-то, прочтя эту стенограмму, задумается и породит новую – для себя и человечества – мысль, то он станет членом нашего экипажа, летящего невесть куда.

РОЛИ ИСПОЛНЯЛИ:

Топливник-истопник – Виктор Павлов

Административный архитектор – Владимир Гальцев

Биотехнолог – Александр Балобанов

Борт-медик – Наталья Рыбалкина

Космосталкер – Владимир Лобанов

Штурман – Александр Левинтов

----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

---

Природа и сущность мистического

ПРОПЕДЕВТИКА МИСТИЧЕСКОГО

Мистицизм – теневое движение философии (вместо предисловия)

В каком бы месте мы ни остановились для обсуждения мистицизма, возник бы недоуменный вопрос: а почему здесь? И вместе с тем, в любом месте философии обсуждение мистицизма уместно и актуально – таково свойство этого теневого направления философии.

Конец 80-х в СССР в миниатюре повторял первые века первого тысячелетия, когда одни боги уже ушли, а других ещё нет (и до сих пор нет), когда огромный колосс еще не пал, но вот-вот рухнет. Мы уходили, разочарованные, из марксизма и коммунизма, но куда мы шли, мы не знали и не знаем поныне.

Так возник Мистический семинар.

Он собирался по вечерам в огромном заброшенном доме на площади Коммуны, свет и вода были только в одной квартире не то на пятом, не то на четвертом этаже. Через пару недель вокруг нас стали происходить разные чудеса и шорохи. Дыхание неведомого нам было знойным: мир и жизнь крошились как пересохшее печенье, мы физически стали ощущать хрупкость и призрачность своего существования. Но мы жаждали новой духовной пищи после бесплотного и бездуховного удушья марксистко-ленинской «философии».

Нас стали окружать чудеса, и чудеса стали происходить с нами самими, мелкие, но все равно необъяснимые. Помню, на одно такое заседание пришел мой старинный приятель. Он промолчал весь вечер, а уже по дороге к «Новослободской» тихо, чтоб никто не услышал, спросил: «Это вы меня разыгрывали, чтобы шокировать?» «Нет» – таким же шёпотом ответил ему я: «Мы тебя шокировали, чтобы разыграть»: свежий человек не мог поверить, что мы всерьёз обсуждаем природу чуда.

Одним из первых результатов работы семинара стала схема мистического: небольшое пятно социо-культурного пространства, объемлемого и пронизываемого бесконечным универсумально-духовным. В этой двойной онтологии мистического пространства на схеме выделялось три позиции: мист – глашатай из универсума в социум: библейские пророки, Заратустра, Будда, Христос и его апостолы, Магомет; мистик – живущий и пребывающий в двух мирах (жрецы, философы, поэты; сюда относятся Пифагор, Платон, Дон Кихот, Макс Волошин, который, как свидетельствуют очевидцы, в горячке поэтического вдохновения мог нечаянно чиркнуть пальцами по простыне и та вспыхивала; святые и чудотворцы); мистификатор – выворачивающий мистический мир наизнанку и делающий социо-культурный мир объемлющим и пронизывающим универсумально-духовный (граф Калиостро, Казанова, граф Сен-Жермен, хироманты, лжепророки, предсказатели, спириты, экстрасенсы, политики и политтехнологи, обожествляющие властителей и прочие фокусники).

Тогда же родилась и схема «пухлого»: человек по любому параметру и вектору ничтожно мал по сравнению с Богом, но стремится достичь его, он как бы пухнет в направлениях постижения им Бога. Эта схема возродила диспут по средневековой схоластической теме омоусианства и омиусианства: человек – по образу или по подобию Божию. Убедившись в безнадежности и бесконечности этого вопроса, мы перешли к практике, поскольку поняли, что мистический опыт не обсуждаем, а переживаем.

В стране начались первые робкие поползновения к рыночной экономике. Первая бизнес-школа нашла нас и пригласила провести учебный курс предпринимательства – сейчас даже подумать невозможно, чтобы пригласить мистический семинар для проведения мероприятий бизнес-образования. В течение почти года, с перерывами в несколько месяцев между каждой, мы провели три игры на классическое предпринимательство: античный, средневековый и современный периоды. Без декораций и антуража, мы, полсотни слушателей и десяток игротехников, прожили за краткие три недельных мига всю историю человечества, протащили себя через понятия и реалии всей истории предпринимательств. Взрослые люди (от 25 до 50) самозабвенно и искренне тащили себя по незабываемой ситуации, срывались на гекзаметр и восстания рабов – все участники вышли из этих трех игр образованными и законченными предпринимателями, предпринимателями по понятию. Все совершили свой анабасис и вошли в деятельность по созданию новых видов деятельности, то есть в предпринимательство.

Вслед за тем наш мистический семинар получил заказ от Гидропроекта (тоже, между прочим, немыслимое ни до, ни после) на разработку методологии и установление социально-экологического мониторинга в Горном Алтае.

И вновь – почти год работы семинара и недельная игра; в замысле её надо было найти пространство, в котором ярые противники строительства Катунской ГЭС и столь же яростные сторонники этого строительства должны были найти понимание и согласие. Таким мистическим пространством, точкой общественного шока стала простая и очевидная мысль: все мы смертны и перед лицом смерти равны и равно беззащитны. Местные министры и московские проектировщики, строители и представители интеллигенции, творческие анархисты и послушные чиновники, профессионально ничего не понимающие журналисты и чуткие экологи – эта разноликая и непримиримая общность прекратила свою рукопашную. Кончилась акция тем, что было решено вместо гидроэлектростанции создавать местный экологический университет. Что потом в действительности и произошло…

Помимо этого и даже прежде всего Мистический семинар занимался проектированием Гуманистического Университета: мы собирали и закупали книги для университетской библиотеки, ездили по всей стране в поисках площадки для Университета, откладывали из наших общих доходов деньги, правда очень смешные, заказали и получили проект прекраснейшей библиотеки (этот заказ выполнили лучшие библиотекари лучших библиотек Москвы), спроектировали кампус: учебный корпус, административное здание, гостиницу-общежитие, дом-кафедру, храм. Мне как соучастнику проекта этот храм настолько врезался в память и воображение, что спустя пятнадцать лет я воспроизвёл его в книге «Не было», правда, немного гиперболизировав его размеры:

Великий Храм

Когда возникла идея Великого Храма, несколько городов и стран изъявили горячее желание строить его у себя. Палестина уступила для него Иерусалим и перевела столицу в Тель-Авив. Тоже самое сделала Турция, освободив для Храма Стамбул и переведя столицу в Анкару. Папа Римский готов был покинуть Ватикан и Рим, переехать опять в Авиньон, лишь бы Храм был в Италии. Даже далекая Бразилия готова была построить в дремучей сельве Амазонии невиданный город – специально для Храма.

На всемирном конгрессе трех великих и дружественных религий, проходившем в гостеприимном Тавре, после долгих споров, затянувшихся дискуссий и демонстраций окончательный выбор пал на Москву, несравненный и изумительнейший город.

Во главе проекта встал еще очень молодой, но безумно талантливый зодчий Григорий Никитин, младший брат трагически погибшей Машеньки. Он же взял подряд на роспись Храма.

Храм представляет собой три белоснежных конуса, вдвинутых друг в друга и составляющих в основании три пересекающихся круга. Самый большой конус, посвященный иудаизму, имеет в высоту 365 метров, а в основании круг с диаметром 226 метров, что составляет золотое сечение, которому подчинялись и все остальные измерения и габариты Храма. Основание этого конуса не достигает земли на 30 сантиметров: чтобы войти в храм, надо было сделать шаг вверх. Весь конус покоится на шестиугольной Моген Довид из черного полированного лабрадорита. Этот символ проявляется черным контуром и на белейшем полу конуса.

Второй конус имеет высоту 226 метров и основание с диаметром 140 метров. Он посвящен христианству и покоится на кресте из того же лабрадорита. О размерах креста можно судить по его проекции на полу конуса. Конус приподнят над землей на 20 см.

Наконец, третий конус – исламский, имеет высоту 140 метров и круг основания 87 метров. Фундамент этого конуса выполнен в форме полумесяца и выступает над поверхностью на 10 см.

Верхняя часть каждого конуса выполнена из особого венецианского стекла, смешанного с медью. Высота этих стеклянных куполов соответственно 139 метров, 86 метров и 53 метра. Днем эти остроконечные купола сияют на солнце или, при пасмурной погоде, от сильнейших прожекторов, направленных на них со всех сторон. Ночью же они горят как три гигантские свечи.

Линии сопряжения вдвинутых друг в друга конусов представляют собой очень крутые параболы, сходящиеся в ниспадении в одной точке, под которой на прочной цепи висит гигантский светильник «Совесть» Светильник представляет собой плафон неправильных и округлых форм из крепчайшего сплава. Верхняя часть плафона, обращенная к куполам, излучает мощный и монотонный свет, нижняя же часть вся утыкана тончайшими трубками разной длины и направленных в разные стороны. Из конца каждой трубки исходит сильный и тонкий луч света, отчего во всех трех храмах стоит полумрак, рассекаемый неистовыми лучами.

По кругу каждого конуса, в полуметре от основания расположены светильники, заливающие белые стены ровным светом, слабеющим с высотой.

Иудаисткий и исламский конусы не имеют никаких украшений, в соответствии с догматами этих религий. Христианский конус расписан Григорием Сафоновым в одиночку, без помощников. Эту, сразу ставшую знаменитой, роспись художник выполнял двадцать лет.

Она разбита на три эпизода, разделенные входом, алтарем и соединением с двумя другими конусами.

Первая представляет собой рассказ о брате Ноя Варе, о его жене Софониме, которая, будучи до того бесплодной, забеременела в 92 года. На коленях и с плачем она умоляет Вара поверить в ее честность, но 110-летний старик неумолим. Несчастная умирает на глазах разъяренного мужа и тот, содрогнувшись, призывает Ноя похоронить несчастную в саду. Они укладывают мертвую в гроб и идут рыть могилу, а когда возвращаются, обнаруживают, что мертвая родила. Прекрасный мальчик с золотистыми, до плеч волосами, звездой во лбу, примерно трех лет, был назван Малхиседеком, что значит «царь от Бога». Ночью Вару явился архангел Михаил и сказал, что заберет мальчика на небо ,что вскоре и случилось. 400 лет провел Малхиседек на небе и был единственным, кто пережил Потоп, но не погряз в делах и грехах земных, подобно детям Ноя. И он стал первым первосвященником при первом праотце Аврааме и воздвиг скинию на скале, той, на которой Соломон потом построит свой Храм, а много спустя мусульмане воздвигнут храм Эль Корбе. И он переименовал старый языческий город Салем в Иерусалим – «Город Иеговы».

На этом эпизоде заканчивается роспись Храма от входа до алтаря.

От алтаря до соединения с другими храмами роспись повествует о жизни Христа, первосвященника по чину Малхиседека, также вознесенного на небо, но не на четыреста лет, а на неопределенное для людей время. Младенчество и детство Иисуса и его молодые годы и почти вся его жизнь до учительствования занимают самую незначительную часть стены, зато короткий евангелический период выписан со всеми подробностями вплоть до казни на Голгофе, основную же часть этой росписи занимает Анастасис, Вознесение Христа, высвобождение Им из плена ада людей и их переход на небо.

Третья роспись, расположенная от соединения с храмами до входа, посвящена Апокалипсису. Она начинается с одиночных и эпизодических вознесений: Будды, царевича Индийского, Магомета, христианских святых. Центральную часть росписи занимает Страшный Суд. Заканчивается роспись панорамой Иерусалима небесного, Иной Земли под Иными Небесами.

Мистерии египетских жрецов, которые были воспроизведены в античной Греции, и мистерии раннего христианства были, прежде всего, попытками войти и пребывать в позиции мистиков, ибо стать и быть мистом – не в силах и воле человека. От египетских же жрецов пошли и мистерии франк-масонов, вольных каменщиков, ведущих свое родословие от Хирама, строителя Храма Соломона. Позиция мистика достаточно спокойная и не претендующая на сверхуправление людьми и природными силами, но надеющаяся на чудо. В этом смысле чудо – прямое проявление универсумально-духовной субстанции в «видимом» мире. Вместе с тем, это – кратчайшее и естественное решение проблемы, недоступное за счет своей естественности обычной человеческой деятельности. Чудо может служить доказательством существования или наличия Бога, но оно вовсе для этого не предназначено: Христос накормил толпы людей пятью хлебами не ради собственной славы или славы Своего Отца, а чтобы люди могли дослушать его Нагорную проповедь. Естественность чуда есть следствие того, что небо – это не где-то в недоступной и заоблачной выси и дали, оно – с нами, меж нас, вокруг нас и сквозь нас.

Мистицизм раннего Средневековья возник как протест против рационализма неоплатоников, а в дальнейшем схоластов (Ансельм Кентерберийский, бывший, кстати, очень глубоким герменевтом). Мистическая логика интуитивна и потому, при всей своей привлекательности, нерепродуцируема. Мистический иррационализм продолжает существовать, несмотря на невозможность трансляции методов и средств интуитивных прорывов и озарений. К тому же мистицизм поэтичен, что противно рационалистической традиции, доминирующей в философии.

Причины и корни средневекового мистицизма хорошо описаны Й. Хейзингой в «Homo ludens» («Человек играющий») и в капитальном труде Ф. Броделя «Игры обмена».

Одна из этих причин – нараставшая с годами и веками символизация жизни того слоя населения, которое не было привязано ни к земле, ни к ремеслу, ни к торговле. Речь идет о рыцарстве, прежде всего, странствующем рыцарстве. Последний из них, Дон Кихот, несмотря на всю карикатурность и гротескность этого образа, представляет собой фигуру совершенно мистическую, живущую в недействительном, почти потустороннем мире.

Впрочем, вся городская цивилизация, за счет карнавализации, символизации жизни, подталкивала интеллектуальные силы общества к мистицизму. Этому же способствовала и предельно мистическая этническая община евреев с их загадочной Каббалой, поиском Голема. По Европе поплыли слухи и странные испарения алхимиков, изготовителей философского камня, докторы фаусты вошли в контакт с мефистофелями, розенкрейцеры стали собираться на кладбищах на свои мистические собрания, а на Брокене в первомайскую ночь заплясали на собственной свадьбе черти.

Отрыв от действительности получил огромный импульс, когда европейское рыцарство двинулось в крестовые походы: переводя последнюю недвижимость в хрупкую и легко теряемую движимость (деньги, коня, вооружение), рыцари-крестоносцы теряли последнюю почву. Проходя тяжелейшие испытания в походах, они с неизбежностью впадали в мистицизм.

Апогея мистическое напряжение в Европе достигло в 13-ом веке, ключевыми фигурами которого стали мистики Франциск Ассизский, Данте и Петрарка. Эти возвышенные персонажи подвели Европу к пику духовности и гуманизма. В дальнейшем мистицизм, идя параллельно богословию и философии, становится все более мрачным: в 16-ом веке (малое оледенение в Европе) он представлен Нострадамусом, Парацельсом, Яковом Бемом, Майстером Экхартом, Роджером Бэконом, Сведенборгом. Далее идут уже совсем мрачные личности: граф Калиостро, граф Сен-Жермен. И заключительным аккордом – Гельдерлин, после которого наступает несколько десятилетий затишья в мистицизме.

-------------------------------------------------------------------------------------------------
--- ГЕНЕЗИС И БЫТИЕ МИСТИЧЕСКОГО

Происхождение мистического

Если придерживаться теории антропогенеза, согласно которой человек произошёл от совести (а я не только придерживаюсь этой теории, я – ее автор, более того, я и себя ощущаю человеком только с первого толчка совести, а до того был существом бессмертным и счастливым), то следует признать, что мистическое мироощущение и миропонимание – первое самоосознание человеком себя и мира.

При этом под мистическим всеми и всегда понимается тайное (греческое µυϭτήιον – «тайна»). Наивно полагать, что тайное может быть вскрыто знаниями – знания лишь увеливают объем тайного и принципиально непознаваемого. Наука, философия, искусства направлены вовсе не на уничтожение тайного, но на постоянное его расширение: мы не знаем гораздо больше, чем древние, при этом о самих себе мы не знаем намного больше, чем они.

История мистических учений

Люди со свойственным им любопытством пытаются заглянуть в тайное, даже отлично осознавая, что им это недоступно, и что «неисповедимы пути Господни». Ещё Аристотель утверждал, что природа имеет двойную природу: познаваемую и включаемую в человеческую деятельность «натуру» и не ухватываемую мышлением и деятельностью «физику», при этом, конечно, подразумевается, что и природа человека столь же двойственна, и природа Бога. Парадокс Оригена «истинно, потому что невероятно» именно об этом.

Если история мышления и науки, история накопления позитивных знаний и опыта достаточно хорошо описана, периодизирована, классифицирована, «разложена по полочкам» и даже имеет свою культуру, то история мистических учений и попыток заглянуть туда, куда соваться, строго говоря, не стоит, вполне хаотична, произвольна, прихотлива – а что с неё ещё возьмёшь? Не будем наводить здесь порядок – это бесполезно. Введём хотя бы некоторую хронологию.

Но прежде – несколько фундаментальных или капитальных вопросов, без которых эта история или, правильнее, эти истории будут иметь лишь хроникальный интерес.

Мистика, эзотерика, герменевтика

Эти три учения часто путают, поэтому введем собственные понятийные различения и в дальнейшем будем придерживаться их, чтобы не путаться и не путать других:

Как ни странно, герметические (закрытые, закупоренные) знания и герменевтика (наука и философия понимания) восходят к единому своему прародителю, Гермесу Трисмегисту, но прямо противоположны друг другу. Эзотерики не только демонстрируют свою замкнутость, закрытость, отделённость от непосвящённых (профанов) и даже оглашенных, но и учение строят своё как тайноучение дляизбранных и посвященных. Эта элитарность резко отделяет их и от герменевтов и от мистиков, хотя, просто в силу привязанности, позволю себе утверждать, что и герметические и эзотерические знания – лишь разновидность мистических.

Герменевты, полные энтузиазма возможностей если не познания мира, то его понимания, пытаются – и достаточно успешно, преодолевать непонимание за счёт усидчивого, терпеливого и кропотливого движения по герменевтическому кругу, по крупицам восстанавливая смыслы, сёмы, все культурные пласты и слои. Они уверены, что discovery, открытия когда-нибудь приведут к снятию всех покровов с истины. Один из лучших в истории человечества герменевт, Мартин Хайддегер, пытаясь понять (и весьма успешно пытаясь) этот мир, ежедневно читал Платона в подлиннике, на койне и вообще пробивался к пониманию через культуру. Его учитель, не менее знаменитый философ и герменевт Э. Гуссерль в своей «Феноменологии» постигал мир в глубоком и безмолвном, пристальном созерцании, эпохэ.

Мистические учения в большинстве своём имеют открытый, публичный характер, не скрываются в вымышленных декорациях и драпировках секретности, но и не корпят в изнурительных изучениях и исследованиях, вскрывая мир выстрелом очевидного.

Два мира и хождения между ними

Суть всех мистических учений может быть сведена к следующему:

Мистическая позиция – это признание того, что за пределами и под спудом видимого нами социо-культурного мира есть, но не является нам универсумально (вселенски)-духовная реальность, в которой мы невластны.

Оба эти мира живут каждый по своим законам, смешивать и путать которые нельзя: в каждом из миров свои ритуалы, свои правила, своя догматика, своя логика. Иисус попытался жить в социо-культурном мире по Божеским, универсумально-духовным законам – и был распят за это. При всей своей любви и преданности к Нему мы уже две тысячи лет тщетно пытаемся повторить его подвиг, но он удаётся только тем, кто уходит из этого, социо-культурного мира в отшельники, столпники, молчальники и т.п., но любая попытка жить в социо-культурном мире подобно Христу заканчивается трагическим подвигом и смертью. Европейцы этих истинно-верующих в Христа и следующих по Его завету называли кретинами.

Сквозь социо-культурную действительность проступает универсумально-духовная реальность (ρεα – одновременно и богиня пространства и вещь) и вещает нам – невнятно и, увы, немногим желающим слышать этот голос, рабам действительности и деятельности.

Вода – жидкостью ли, паром, льдом или снегом – строго подчиняется законам, физическим, механическим, оптическим, химическим и всем прочим, но именно благодаря тому, что она подчиняется всем законам, она свободна, она растворяет всё, от соли золота, всюду просачивается, неудержима и прихотлива, своевольна и причудлива в облаках и туманах, в водопадах и водоворотах, морских волнах и прибое, в ледниках и снежных буранах.

Человек, живущий исключительно по законам социо-культурного мира, неволен и несвободен в универсумально-духовном, аскет и отшельник, подчиняющийся универсумально-духовным законам, скован социо-культурными законами, оба они – институализированы, каждый в своём мире. И только человек мистический подлинно свободен и ощущает свою свободу – вот почему все мистики не прячутся в секты и тайные общества, а открыты и дружелюбны миру и людям – им нечего и не хочется скрывать, они вольны.

Миф и притча как мистические средства

Миф (греческое μύðοҫ) – «рассказ об истинном», универсумально-духовная подоплёка социо-культурного явления, происшествия, события.

Миф, независимо от того, касается он старины или современности, всегда несет в себе моральный, этический заряд, даже, если это миф о природе, природной катастрофе или явлении. Объясняя моральную подоплеку мира, миф, таким образом, придает течению жизни и истории определенную сюжетность.

Миф является хроническим явлением нашего, изначально аутичного сознания, собственно, и породившего нас как людей. Наш мир гораздо более мифологичен, чем реален. У меня даже есть подозрение, что он вовсе не реален, а только мифологичен, если считать миф интерпретацией (чаще всего, моральной интерпретацией) реальности.

В своей реальной и нормальной жизни мы живем в пространстве, изнывая от этой плоскости унылого существования. Мы постоянно пытаемся построить некоторую вертикаль своей жизни, понимаемую нами как вертикаль времени. От глубин до сегодняшнего момента настоящего времени мы пребываем в мифах, перпендикулярно горизонтальному миру пространства, а от сегодняшнего дня ввысь до вершин будущего – в утопиях. Миф чаще всего несет в себе информацию, нами не понимаемую, неугадываемую, непознаваемую – и именно поэтому мифы так притягательны для нас.

Мифы строятся по одной общей схеме:

 

Некоторому акту (действию) придается знаковая форма, поскольку непоименованное и необозначенное а) незначимо, б) имеет потенциальную энергию к опубликованию и превращению в тему или предмет коммуникации и в) сомнительно вообще в своем статусе бытийности (номиналистский подход). При этом понятно, что знак может быть похож на свой денотат, как в случае с наскальной живописью) а может быть и весьма отдален от него по чисто внешним признакам (крест над мертвым христианином или, как еще более яркий пример, буква и слово «я» и я сам как денотат этого знака).

Наша действительность – месиво актов, свершаемых нами, над нами, с нами и вокруг нас. Ежедневно, ежечасно и ежеминутно мы участвуем или наблюдаем множество различных и разнообразных актов. Лишь очень немногим из них удается стать фактом.

Этот переход от денотата к знаку можно рассматривать как переход от акта к факту, ведь факт – это не любой акт, а только тот, который приобрел знаковую форму, стал значим и вошел в коммуникацию. При этом, по поводу практически любого акта деятельности может быть создано множество различных фактов. Классический пример – легенда о трех строителях Кельнского собора, совершавших один и тот же акт, но представлявших его как три разных факта: факт толкания тачки с кирпичами, факт зарабатывания денег и факт созидания Храма.

Этот переход от акта к факту, от денотата к знаку есть процесс фиксации, фикции, но не в том негативном контексте, к которому нас приучили, а в безоценочной произвольности, придуманности этого знака (то, что в английском языке называется fiction – «художественная литература»).

У знака существует альтернатива либо так и остаться знаком, либо, с вероятностью гораздо большей, чем простая фикция, в процессе универсализации достичь статуса символа, концепта, понятия, собирающего в себе совокупность накопившихся смыслов знака. Символ при соотнесении с первичным актом (денотатом) описывает этот акт, но никак его не объясняет. Тут необходимо восстановить изначальный смысл «символа»: этим словом древние греки называли описание некоего продукта, превращавшегося за счет этого описания в товар. В простейшем случае таким описанием являлась цена, которая, описывая товар, ничего в нем не объясняла. Дословный смысл «символа» – «половина». Именно поэтому Платон в «Пире» использует слово «символ» в мифе-тосте Сократа о любви: любовь – это поиски человеком своей половины, своего символа, делающего человека непобедимым и богоравным.

Символ, конечно, может так и остаться символом, но гораздо вероятней превращение его в мифологический денотат. Этот переход осуществляется в процессе событийности: символ начинает нам глаголить, вещать, сообщать, объяснять мир и происходящее в нем. Так появляются знамения времени, общие поветрия и прочие массовые стихийные явления.

Вероятность превращения мифологического денотата в миф происходит почти мгновенно и с почти 100%-ной вероятностью, отчего мифологический денотат и миф слабо различимы. Различие, однако, не просто существенно – оно огромно. Миф всегда описывает начало как причину – чего угодно: от мироздания до вчерашнего проигрыша футбольной команды. Миф есть сказание о силах, управляющих реальным миром, миф одухотворяет и одушевляет мир и придает ему могущественный смысл повелений Бога или богов. Именно в процессе осуществления, то есть придания сущностных характеристик, истинности происходящего или произошедшего и осуществляется Богоявление – епифания: во всем проявляется присутствие Бога и Его промысел – говорит верующий, и тем, с одной стороны, обожествляет окружающий его мир, а с другой, снимает с себя всякую ответственность и за происходящее и за этот мир. Эта защищенная и безопасная безответственность заставляет людей цепляться за порождаемые ими же мифы с гораздо большим ожесточением, чем за факты, символы и собственные действия. Круг замыкается: миф замещает собой реальность акта и вообще реальность.

Любое явление, событие, происшествие имеет научное объяснение и при этом только одно, но множество мифических интерпретаций.

Английское parable (от греческого parabola – «брошенное рядом, параллельно»), притча – всегда рассказ о подобном и вся наука понимания притчей – понять подобно чему этот рассказ? Не притчу надо понимать, а то, чему она лишь подобие. Озираясь и оглядываясь в поисках того, чему подобна притча, мы видим разное, и то – не беда, беда – если ничего, кроме притчи не видим и придаём ей статус единственности. Мы тем самым погрязаем в желании знать и понимать всеми одно и то же и тем проходим мимо «сокровенного от создания мира», таящегося в том, чему подобна притча.

А вот, что пишет про царя Соломона Иосиф Флавий в «Иудейских древностях» (книга 8, глава 5): «Он сочинил в стихах и в виде песен тысячу пять книг и три тысячи книг притчей и парабол: при виде каждого дерева, от иссопа до кедра, он умел сообщить какую-нибудь притчу, равным образом как и относительно всех диких зверей и ручных животных, рыб и птиц.»

Важно не знание – важно умение находить смысл в каждой вещи, то есть понимание её, то есть того, чему она подобна, и это то самое, что не вещно, а истинно. Притча – своеобразное одухотворение окружающего мира, его осмысление. И это дано каждому (но не каждым исполняется), и это вменено каждому (но не всеми и не всегда берётся во исполнение и долг).

Но очень важен и другой смысл понятия «притча»: «рассказ о несчастном случае». Все приведённые выше и все другие евангелические притчи – рассказы о несчастном случае. Потому что счастливые случаи, если и помнятся, то ничего не оставляют для раздумий и размышлений – они вспоминаются лишь как утешения и в благодарности.

Притча лишена драматургии, логики и описаний – чтоб не отвлекаться на красивости, ненужности и подробности: притча предполагает особые и повышенные интеллектуальные усилия у слушателя, читателя или зрителя. Притчу, как анекдот, невозможно объяснить. Впрочем, притча и есть анекдот, но не о счастливом и смешном, а о несчастном и печальном случае. Функционально же они равнозначны, указывая, намекая на нечто существенное, чему они параллельны и подобны.

Все жития святых – в известном смысле притчи.

Вот одно такое житие, как оно мне запомнилось:

К языческому властителю привели христианина. Повелитель потребовал от него отречения от показавшейся ему нелепой веры, но тот упорствовал в ней. Тогда властелин приказал его казнить. Явился палач, но от казни отказался и уверовал в Христа. Было решено подвергнуть палача истязанию. Вызванные каты уверовали и отказались подвергать палача пыткам. Вызвали кузнеца, чтобы он заковал всех четверых в цепи, но кузнец уверовал и отказался от заковывания. Все четверо погибли и были причислены к лику святых.

Я не знаю, как звали тех четверых, но последнего, кузнеца, звали Александром, и он – мой пра-ангел-хранитель. Смысл же этой притчи для меня в том, что стать святым можно простым действием или бездействием – всё дело в силе веры. Но у любого другого человека эта же притча может иметь совсем другой смысл.

Великомученица Татьяна: физика-метафизика-мистика

Вот ещё одна притча, фрагмент жития великомученицы Татьяны:

Это случилось в 226 году, при императоре Александре Севере, мать которого, будучи христианкой, много сделала, чтобы прекратить чинимые христианам и иудеям гонения и казни. Вызваны же были эти гонения тем, что и те и другие напрочь отказывались от включения их Бога в римский пантеон, а также отказывались от почитания и жертвоприношений Юпитеру и другим языческим богам.

У одного римского вельможи и проконсула, тайного христианина, выросла дочь Татьяна, ставшая уже в юные годы диаконисой.

Во время очередной повальной зачистки территории Вечного Города от иудеев и христиан, проводившейся по указанию римского епарха Ульпиана, она была схвачена и приведена в храм Аполлона, где от нее потребовали принесения жертвы этому богу. Ее подвергли страшному истязанию: восемь катов начали избивать ее железными крючьями.

Христианам, твердым в своей вере, дано иногда испытать и душой и даже телесно восторг во время мучений и страданий такой силы, который покроет их души в Царствии Небесном. Скептики и маловеры могут сказать, что это явление известно как садо-мазохизм и в нем нет ничего чудесного или святого: пусть говорят.

Татьяну окружили четыре ангела, утешавшие ее боль и превращавшие истязание в святое наслаждение и предвкушение еще большего блаженства там, у Бога. Боль же от нещадных ударов стали испытывать сами истязатели. Наконец, они остановились.

·             в чем дело? – спросил грозный судья.

Все восемь палачей признались, что видят белых ангелов и что отныне они не каты более, а христиане.

И, уверовав во Христа, они приняли мученическую смерть, приняв крещение в собственной крови.

Истязания продолжались неделю и закончились жуткой и мучительной казнью.

Смысл же этой притчи мне видится вот в чем:

за физикой того или иного явления стоит метафизика, скрывающая иные, истинные смыслы происходящего, а за метафизикой стоит мистика, позволяющая видеть и различать, не смешивая, физику и метафизику.

Время в мистическом пространстве

Вот схема социо-культурного времени:

Пространственная схема времени

 

 

Ситуативное, дискретное время вспыхивает мгновениями и мигами. Актами развития, вспышками озарений активности, сдвигами

Векторальное (женское) время может течь как из прошлого в будущее – в проективном залоге, так из будущего в прошлое – для нормального (=культурного) человека. По жизни мы движемся именно в прошлое, следуя за своими родителями, учителями, воспитателями, предками, которые выступают для нас светочами, освещающими наш жизненный путь. А наше будущее, дети, внуки, потомки, ученики, воспитанники видимы нам лишь урывками либо вообще неизвестны, пугающе неизвестны.

В циркулярном, хозяйственном (мужском) времени мы видим как и какие «гунны вращаются в гуннах», но для одних это время течет правильно, по часовой стрелке (они живут, чтобы трудиться), а для других, с левосторонней резьбой, – против часовой, (они работают, чтобы жить).

И в циркулярном и в векторальном времени из-за смены направлений течения времени возникают петли. И мы то испытываем предчувствия, высказываем предсказания, видим предзнаменования, то впадаем в дежавю: «вот, сейчас произойдёт то, что уже когда-то происходило».

Но есть и реальное время – Пустота, зияющая, но недоступная и невидимая нам, суетливым.

Человек в мистическом пространстве

Человек, с мистической точки зрения, уже представленной в предисловии, стоит в нулевой точке, из которой исходит множество векторов – эманаций Бога. И человек сам выбирает те вектора и координаты своего развития, которые для него наиболее привлекательны и понятны в его Боге: любовь, мудрость, Добро, справедливость и тому подобное. Человек «пухнет» по выбранным им направлениям, пытаясь достичь – нет, не пределов беспредельного, но каких-то высот. И эти вектора и координаты являются одновременно каналами совести, каналами коммуникации между Богом и человеком – остальные каналы просто бездействуют.

Человек и Бог, вдвоём, играют в одну игру: Бог предлагает выбор своих качеств, а выбор – за человеком. В китайской «Книге перемен» эта же идея излагается так: человек подбрасывает кости, а Бог выкладывает из них комбинацию. Мы невольны в этих комбинациях, но ведь и Бог не может ее сложить без нашего подбрасывания.

-------------------------------------------------------------------------------------------------

---

НОСИТЕЛИ МИСТИЧЕСКОГО

Великие мисты и мистики

Этот галопирующий обзор далеко неполон: тут явно и далеко не все, о ком-то – два слова, о ком-то – пара страниц, или незаслуженно мало, или незаслуженно много – так получилось. И даже – вполне намеренно – ни одного мистического писателя, даже таких, как Эдгар По, Карл Гофман и Анатоль Франс. Это уж совсем по злобе и из зависти. В большинстве случаев биографические подробности всех этих персонажей опущены – по лености и недобросовестности автора.

Гермес Трисмегист

Гермес Трисмегист, египтянин, сделал, пожалуй, самое важное открытие за всю историю человечества: он разделил слова поэлементно, на буквы, изобрёл алфавит и тем создал письменность – чтоб мы были сейчас без письменности?

Идея Трисмегиста «что на небе, то и на земле» – первое четкое выражение разделения социо-культурного («на земле») и универсумально-духовного («на небе») миров, ведь речь идет о своеобразном отражении одного в другом и законах преломления.

Египетская Книга Мёртвых и Тибетская Книга Мёртвых

Египетская Книга Мертвых написано как ночное путешествие бога солнца Ра по подземной реке и суде над каждым умершим грозным сонмом неумолимых богов во главе с мрачным Тотом (которого, кстати, иногда идентифицируют с Гермесом Трисмегистом), птице-богом.

Тибетская Книга Мёртвых написана гораздо позже, но независимо от египетской. Реально, эта книга – инструкция для умирающего, наставление, как вести себя в этом процессе именно как процессе, длительном переходе, а не одномоментном акте. Впечатляет молитва умирающего, покидающего социо-культурный мир:

“Вот час моей смерти. Пользуясь преимуществом этой смерти, я буду действовать на благо всех живых существ, которые населяют безграничные пространства небес для того, чтобы достигнуть совершенного состояния Будды при помощи любви и сострадания, которые я посылаю им, направляя свои усилия к единому Совершенству.”

Библейские мистики

Библия, безусловно, самый мистический текст: здесь в универсумально-духовный мир Священной истории вкраплены фрагменты и эпизоды социо-культурной естественной истории, о следам которым мы можем удостовериться с событийной подлинности Книги. К таким следам относятся Потоп и Исход, построение Храма и Вавилонский плен. Все библейские пророки – мистики, однако и среди них следует особо отметить Хаввакука и Даниила. К особым мистикам следует также отнести Моисея и царя Соломона, который ещё в юности попросил у Бога мудрости и получил её от умилённого такой просьбой Иеговы.

Библия породила целый шлейф мистической литературы, прежде всего, Талмуд и Каббалу. Знаменитые каббалисты и мистики Цфата, маленького галилейского городка, до сих живут и творят под сенью недалекой горы, где 13 лет, питаясь стручками рожкового дерева (нечто вроде эрзац-какао), скрывался в пещере последний, кто был кооптирован в Малый Синедрион, рабби Шимон, почитаемый всеми евреями, но особенно здесь, в Цфате. Собственно, весь город тем и занят, что смотрит на эту гору.

Библия никогда не кончит писаться и иметь свои продолжения, пока жив ее народ.

Дионис, Орфей, Пифагор и другие античные мистики

Первые двое обожествлены, что является лучшим и высшим доказательством их мистичности. Именно Дионису принадлежат наиболее выразительные и впечатляющие античные мистерии, в том числе ритуал энтузиазма – храмового винопития до богоуподобления. Именно античному миру мы обязаны идеей и введением в практику перехода из мира в мира с помощью таких эффективных средств, как галлюциногены, прежде всего алкоголь. О. Шпенглер выделял Диониса как антипода солнечного и безмятежного, но и абсолютно бессовестного Аполлона и его трагического спутника Орфея. Дионис внёс в античное сознание идею исторического времени и памяти, задал глубину резкости между разными временами и мирами, до того смешанными в единый коктейль античного бытия и мышления.

С мистической точки зрения нет никакой разницы между историческими и мифологическими персонажами, поэтому рядом с Дионисом и Орфеем стоит Пифагор, попытавшийся, подобно иудейским каббалистам, найти гармонию мира и выразить её в числах. Строго говоря, Пифагор был учеником одной египетской эзотерической школы и был убит, по одной из версий, египетскими эзотериками за разглашение (профанацию) их герметических тайн под шумок очередного бунта.

Вот несколько примеров его символической «фени»:

Символ	Значение символа
Слеза	Море
Руки Реи (богини пространства)	Два созвездия Медведицы
Лира Муз	Плеяды
Псы Персефоны	Планеты
Через весы не шагай	Избегай алчности
Огня ножом не вороши	Не задевай гневливого
Венка не обрывай	Не нарушай законы
Не ешь сердце	Не удручайся горем
Не садись на хлебную меру	Не бездельничай
Уходи, не оглядываясь	Не цепляйся за жизнь, умирая
По торной дороге не ходи	Не внемли мнению толпы
Ласточек в доме не держи	Не принимай болтунов
Будь с тем, кто ношу взваливает, а не сваливает	Трудись, будь готов к добру и оказанию помощи
В перстне изображений не носи	Не выставляй напоказ свои убеждения и веру
Постель держи свернутой	Будь скромен
На золе следа горшком не оставляй	Не будь злопамятен
Против солнца не мочись	Не хвались
На обрезки волос и ногтей не наступай	Помни о мелочах
Нож держи острием от себя	Не будь чрезмерно доверчивым

Всех своих учеников он разделял на математиков (то есть тех, кто заинтересован целостностью и наибольшей глубиной знаний, познавателей) и акусматиков (слушателей, которым достаточно описаний).

Пифагор первым понял, что математика – это не только исчисление и не столько исчисление, это не только компактная и удобная знаковая форма. Это – особый язык, способный выражать собой более ясно наиболее сложное, недоступное словесному описанию.

Апостол Иоанн

Изо всех новозаветных авторов апостол Иоанн, патмосский отшельник, может быть признан как безусловный мистик – благодаря Апокалипсису.

Вслед за ним мы продолжаем снимать печати с герметичных книг Откровения и приближаемся, приближаемся к тому грозному мгновению, когда навсегда исчезнет привычный социо-культурный мир, и мы увидим новое небо и новую землю.

Франсиск Ассизский

Честертон назвал его человеком 13-го века. Нищий коротышка, он остановил крестовые походы, он первым удостоился при смерти стигматов, этого явного вторжения универсумально-духовного мира в социо-культурный. Он свободно общался с птицами и зверями, а потому до сих пор в Храме св. Франсиска Ассизского в Нью-Йорке проходит специальная служба, на которую собираются птицы звери, ведущие себя во время службы с истинно христианским смирением.

Мастер Экхард и розенкрейцеры

Майстер Экхард (1260-1328) замечателен тем, что стал первым немецким философом, заговорившем на родном языке – и это дало выдающиеся плоды, ведь именно немецкая философия в конце концов и преобразовала современную Европу и мир. Кроме того – и это его несомненный вклад во всё мистическое учение – он был спекулятивным мистиком: его мир, его Бог, его трансцеденция непрерывно развивается, разворачивается, трансформируется и формируется. С ним мы утратили неподвижного Бога и неподвижный универсум.

Мистическая традиция идейно связывает Мастера Экхарда с масонским орденом розенкрейцеров, хотя прямых доказательств и связей, в общем-то, не обнаруживается.

Христиан Розенкрейцер родился, согласно легенде, в 1378 году, умер в 1484-м и ровно через 120 лет после смерти в его могиле были обнаружены тексты, которые он писал всю свою долгую жизнь и которые были найдены в точном соответствии с его предсказанием.

Розенкрейцеры, что характерно для всех масонов и эзотериков, создали свою, весьма сложную иерархию: согласно ей, орден делится на 10 степеней: Zelator (Ревнитель) (в Братстве Золотых Розенкрейцеров — Juniores (Ученик)), Theoricus (Теоретик), Practicus (Практик), Philosophus (Философ), Adeptus Minor (Младший Адепт), Adeptus Major (Старший Адепт), Adeptus Exemptus (Свободный Адепт), Magister (Магистр), Magus (Маг), Supreme Magus (Верховный Маг).

Традиционно розенкрейцеров считают тайными инициаторами и идейными вдохновителями революции 1917 года, совершенной руками отщепенцев иудаистской веры и другими изгоями из среды инородцев и иноверцев.

Бегуны

В середине 18 века, а именно – в 1766 году, в России возникла секта бегунов. Ее организовал и возглавил беглый дезертир Евфимий, уроженец Переяславля Залесского; всё учение Евфимия укладывалось в короткое «всё в табе». Это очень по-русски и по-Богоборчески: видеть универсум и Бога только в своём внутреннем мире. Члены секты несли аскезу непрерывного перемещения (за что и получили такое название) и умудрились продержаться вплоть до Гражданской войны, когда транспортная система страны рухнула…

Босх

Босх мистичен весь и весь – одна огромная иллюстрация к Апокалипсису. Тем не менее, есть у него картина, «Иисус, несущий крест», которая удивительным, мистическим образом несет на себе до нас и навсегда тихий укор Христа. Я не знаю другой картины, которая бы так взывала к милосердию, так яко несла идею христианства, так прорывалась к нам, Агасферам, из непостижимого универсума Христа.

Гойя

Достаточно только нескольких картин Франсиско Гойи: «Асмодеи», «Ужасы войны», «Каприччиос», «Полутонущая собака», «Майский шест», чтобы его безумными глазами увидеть страшную несовместимость двух миров, их взрывчатое взаимопроникновение и аннигиляцию.

Гёте

Исходя из схемы двух миров «Фауст» Гёте – самая непревзойденная мистическая художественная работа. Здесь эти два мира взаимодействуют на авансцене, с максимальной достоверностью и убедительностью.

Кьеркегор

То, что когда-то было сказано великим Гермесом Трисмегистом, Кьеркегор перевёл нам на современный европейский язык. Его можно считать теоретиком, методологом мистицизма, но сам он мистиком не был.

Строго говоря, датчанин Серен Кьеркегор (1813-1855) не относится к современным мистикам, но является их непосредственным предтечей. Это суждение делается потому, что в совершенно явном виде в пьесе «Дневник Обольстителя» воспроизводится схема мистического, как она обсуждалась на Мистическом семинаре. При этом Кьеркегор призывает внимать и слушать только этот, не видимый, но ощутимый душою универсумально-духовный мир, чаще называемый теперь астральным («звездным»).

Кьеркегор настаивал на возвращении к тезису Орегона «Верю, потому что абсурдно», он выступал резко против рационализации веры, что особенно характерно для протестантских конфессий. Парадокс, по Кьеркегору, есть чудо веры, веры в невозможное и непередаваемое от человека к человеку – каждый должен сам искать и найти своего Бога, вне рамок официального христианства с его ритуалами и фиктивно-демонстративной верой в растиражированного Бога. Религиозное переживание – от отчаяния до экстаза наслаждения – есть единственный смысл существования. И в этом смысле Кьерегор является также предтечей экзистенциализма.

Рудольф Штайнер

Рудольф Штайнер (1861-1925) – самый известный теософ и антропософ современности, автор многочисленных книг, по своей продуктивности споривший (и победивший в этом споре: 20 книг и более 6000 лекций!) с М. Хайдеггером.

Как и в случае с Блаватской, в Штайнере потрясает глубина и объемность невесть откуда взявшихся знаний, их стройность, систематичность и цельность.

Если учение Блаватской ориентировано главным образом на тибетский буддизм (но ей не чужды и хорошо знакомы и другие древние эзотерические учения), то Штайнер обращается чаще всего к знаниям и мистериям древнеегипетских жрецов, раннехристианским и ессейским опытам (при том, что тайна кумранской общины была открыта только в 50-60-е годы 20-го столетия).

Р. Штайнер – единственный пока в истории человечества философ, создавший на основе и вокруг своего учения полнокровную и разнообразную сферу жизни. Чтобы проникнуться антропософией Р. Штайнера, достаточно войти в эту сферу.

В архитектуре он создал свой особый стиль. Здесь достаточно назвать построенный по его проекту фантастический Гетенаум и, конечно, архитектуру Гауди: парк Гюэль, Педреро, храм Саграда Фамилиа в Барселоне и другие шедевры этого гениального последователя антропософии. Ничего близкого или похожего мировая архитектура просто не знает.

Р. Штайнер создал собственную музыку и собственный балет, который уже и не балет, а нечто совершенно новое – душедвижения тела.

Кроме того, существует созданная им антропософская медицина, экономика, агрокультура, астрономия, философия, наука, религия и т.д.

Самое выдающееся достижение Р. Штайнера – его педагогическая система, получившая название вальдорфской школы.

Однажды Р. Штайнер читал свои просветительские лекции работникам маленькой табачной фабрики в Вальдорфе. Шла война, и людям нечем было особо платить за эти замечательные лекции, но все были так увлечены ими, что попросили доктора Штайнера рассказать все это еще раз детям. Так возникла идея вальдорфской школы.

Вот некоторые, самые общие принципы этой школы.

Дети в начальных классах приучаются к спартанской обстановке и очень строгой дисциплине, вплоть до того, что рисовать они могут только черными карандашами и только с натуры, никакой фантазии. Зато в последующих и выпускных классах они рисуют в цвете на любые фантастические темы.

Изучаемые предметы имеют синтетический характер: учителя умудряются преподавать историю на уроках геометрии, литературу – на уроках физики и так далее. Особенно интересно изучение химии на уроках родного языка.

Если по уровню академической подготовки вальдорфские школы немного уступали обычным, и выпускники вальдорфских школ редко попадали в престижные университеты, то по уровню социальной свободы, а, следовательно, и социальной адаптивности вальдорфские выпускники резко отличались от своих сверстников. Кроме того, все они имели ярко выраженные наклонности к художественному творчеству, независимо от наследственности. Именно поэтому вальдорфские школы довольно быстро стали называться свободными.

Свобода и творчество – что может быть ненавистней для фашизма? Как только Гитлер пришел к власти, началось преследование вальдорфских школ, такое же ожесточенное, как и цыган и евреев.

Уйдя в глубочайшее подполье, вальдорфские школы, потеряв своего идеолога, зачинателя и руководителя в самом начале пути (Штайнер умер в 1925 году), все-таки выстояли и пережили фашизм. Сейчас вальдорфские школы имеются более чем в ста странах мира.

Елена Блаватская

Ещё один феномен, очень близко стоящий к антропософии, теософии и Штайнеру. Своё учение, не вмещающееся в огромную «Тайную доктрину» она получила на Тибете, в Гималаях. Поразительным образом этот ее капитальный труд не устаревает и, в этом ее особая заслуга, вскрывает тайные покровы и флёр прежде всего с духовных универсалий.

Елена Петровна Блаватская – одна из самых загадочных фигур конца 19-го века. Она родилась в 1831 году и жила в России, в общем-то, вполне нормальной и ничем не выдающейся жизнью. Тем не менее, с раннего детства она отличалась памятливостью, сообразительностью, а, главное, недюжинным воображением. С некоторых пор она стала чувствовать, что ее оберегает от всех опасностей и напастей некий Индус, образ которого она могла описать достаточно подробно. Довольно рано она выходит замуж, но этот эпизод прошел для нее как-то уж очень незаметно. Многие вообще склонны считать этот брак с Блаватским, человеком пожилым и незаметным, фикцией. Аристократическая и влиятельнейшая в Закавказье семья Ермоловых этим браком замазала скандальную связь молодой Елены с кн. Голицыным, магом и чернокнижником. Вскоре она буквально срывается с места: от 1848 по 1851 год – путешествие по Египту, Афинам, Смирне и Малой Азии; первая неудавшаяся попытка проникнуть в Тибет; в 1851 году она едет в Англию, и там происходит ее первая встреча с Учителем, который являлся ей в детстве и которого она звала своим Покровителем; с 1851 по 53 г. путешествие по Южной Америки и переезд в Индию, вторая неудавшаяся попытка проникнуть в Тибет и возвращение через Китай и Японию в Америку; от 1853 по 55 или 56 г.—странствования по Северной и Центральной Америке и переезд в Англию; от 1855 или 56 по 58 г. - возвращение из Англии через Египет и Индию и третья неудавшаяся попытка проникнуть в Тибет. В декабре 1858 г. Елена Петровна появляется неожиданно в России у своих родных и живет в Одессе, а потом в Тифлисе до 1863 года. В 1864 году она проникает, наконец, в Тибет, оттуда уезжает на короткое время (в 1866 г.) в Италию, затем снова в Индию и, через горы Кумлун и озеро Палти, снова в Тибет. В 1872 году она едет через Египет и Грецию к своим родным в Одессу, а оттуда в 1873 году уезжает в Америку. Самое важное событие этой эпохи ее жизни - ее первая встреча с Учителем. Об этой встрече, которая произошла в Лондоне в 1851 году, упоминают Г. Олькотт, Вахтмейстер и Анна Безант. С этого момента ни она сама, ни ее жизнь уже не принадлежат ей, и потому многие ее действия и поступки со стороны кажутся хаотическими, бессмысленными и необъяснимыми.

Она долго добивалась ученичества и потом много лет провела в ученичестве у тибетских мудрецов.

Следующий, последний период жизни Е. П. Блаватской, она начиная с 1873 года, провела последовательно в Америке (1873-1878 г.), в Индии (1878-1884) и в Европе (1884-1891). В Нью-Иорк в 1873 году Елена Петровна отправилась из Парижа по указанию своего Учителя.

В 1875 году выходит под псевдонимом Радда-Бай первая ее книга «В дебрях и пещерах Индостана», которая на первых порах смотрелась как очередной сборник небылиц, наподобие описания стран, где живут люди с песьими головами или трехрукие и трехногие люди. Чтение забавное и занимательное, но не более того.

Блаватская, совместно с полковником Олькоттом, неотлучно сопровождающим ее повсюду, открывает в Лондоне теософское (теософическое) общество, – и перед миром предстает нечто совершенно феерическое и невозможное. Вот, например, что демонстрировала Е. Блаватская на заседаниях теософского общества и в других публичных выступлениях:

а) внушение, вызывающее иллюзии - световые, звуковые, осязательные, вкусовые и иллюзии обоняния у того, кто подвергается внушению.

б) ясновидение всех видов: чтение чужих мыслей и настроений (изменения в ауре наблюдаемого).

в) связь на расстоянии с лицами, одаренными таким же или большим психическим развитием.

г)  высшее ясновидение, дававшее ей возможность черпать знания недоступным для большинства способом (чтение космической хроники в свете Акаши).

д) запечатление объективных представлений актом воли (осаждение - precipitation - на бумаге или ином материале). Картины, произведенные ею таким способом, т. е. наложением руки на чистый лист бумаги, были представлены экспертам в 1895 году, через промежуток в 17 лет, и можно было ясно различить рисунок, сделанный как бы водяными красками, голубым, красным и зеленым карандашами, чернилами и золотом.

Деятельность теософского общества и самой Е. Блаватской вызвала ожесточенную негативную реакцию как среди христиан и скептиков, так и среди популярных в те времена спиритов, опыты которых разоблачались ею как жалкий оккультный лепет. Говоря проще, она оказалась вне конкуренции – и потому стала объектом многочисленных интриг, сплетен и слухов, парировать которые не могла в силу ученического обета молчания.

Писала она необычайно много. При этом она постоянно заявляла, что не она автор своих книг, что она только орудие, только пишущая под диктовку и т. д. Если бы это было неверно, она оказалась бы не только обладательницей необычайной осведомленности и учености, неизвестно где приобретенной, но и величайшим писателем, потому что такого индивидуального творчества, как ее "Тайная Доктрина", не найти ни в одной эпохе. Надо также сказать, что три толстенных тома «Тайной доктрины» – всего лишь комментарий к ее же «Станцам Дзиан».

В книгах Е. Блаватской поражает не только изобилие знаний о вещах малоизвестных или даже неизвестных, но и необычайная стройность, логичность, системная завершенность всего ее учения, написанного как бы одним махом.

Ее мир четко иерархизирован: имеются Руководители Человечества, коллективный орган управления человеческой эволюцией и историей, Посвященные, которым дано знать об этом, Учителя, выполняющие тайную миссию трансляции того, что знают Посвященные, Посланцы, те, кто вещает людям минимально необходимое (сама Блаватская стоит на этой ступени) и, наконец, Простые смертные.

Нет смысла пересказывать содержание ее книг или даже основ ее учения – это равносильно пересказу стихов прозой. По большей части, это довольно близко к буддизму Малого Колеса (тибетскому буддизму). Важно, что с Е. Блаватской начинается современная эпоха эзотеризма, противопоставившая себя оккультизму как профанации эзотерических знаний и теорий. Принципиальное стояние в непрозрачной тени – такова позиция эзотериков, и именно по этой позиции они отличаются от многочисленных профанаторов, популяризаторов, экстрасенсов и прочих, спекулирующих на присутствии астрального мира, делающих на этом деньги и тиражирующих то, что принципиально должно принадлежать немногим.

Гурджиев

 Подлинный эзотерик тот, кто соблюдает два правила эзотерической работы:

1. осваивая или создавая эзотерическое учение, растворяется в нем и превращается, таким образом, в носителя этого учения в буквальном смысле слова;

2. уносит познанное или созданное с собой, так и не разгласив свою тайну.

Естественно, что большинство подлинных эзотериков прошло мимо нас, сквозь нас, не замеченными нами, неопознанными и неузнанными. Редко, очень редко, обрывками и мимолетно мы знаем об очень немногих из них.

К числу подлинных эзотериков относится и Гурджиев.

Сам Гурджиев считал, что он занимается философией, хотя никакой философской системы не создал и не создавал. Им написано четыре книги, из которых одна, «Вестник грядущего добра», была опубликована при его жизни, им же забракована и, как говорят, основную часть тиража он изъял и уничтожил. Три других книги были изданы: через несколько месяцев после его смерти (в 1949 году) – «Рассказы Вельзевула своему внуку» (ох, не зря он выбрал своим героем Повелителя мух!), через 10 лет – «Встречи с замечательными людьми» и через четверть века – «Жизнь реальна, только когда «Я Есть»».

Читать то, что он написал, практически невозможно из-за сложности и невнятности языка, понять написанное – еще труднее, само же содержание, по уверениям его весьма немногих адептов и учеников, не имеет почти никакого отношения к его учению в устной форме.

Надо добавить к этому прижизненному молчанию, что последние пятнадцать лет, когда распался его институт, «школа лесных философов» в Париже, он провел в глухом одиночестве, только изредка общаясь с редкими своими учениками, наиболее известным из которых был Успенский.

 Философская и жизненная проблема, которую решал Гурджиев, предельно конкретна и, вместе с тем, непосильно абстрактна: человек, его возможности и место в мире.

Можно считать, что философия Гурджиева имела свой экспериментальный плацдарм – самого Гурджиева и, весьма отчасти, его учеников. Все знавшие Гурджиева и знакомые с его антропотехникой уверяют, что это уникально, неповторимо и не укладывается ни в какие представления о человеке и человеческих возможностях.

Убегая от большевиков, Гурджиев проплыл в одиночку и без всякой поддержки несколько десятков километров по Каспию. Сам он – выходец из Средней Азии, называемой теперь Центральной, с берегов Амударьи, ядра многих эфемерных и великих цивилизаций.

При всей оригинальности личности и идей Гурджиева, его учение не уникально – оно имеет некоторые корни и отголоски в суффизме, а также древних системах знаний района древнего Оксуса, как когда-то именовалась Амударья.

Обладая невероятной способностью повелевать людьми, Гурджиев предпринимал все возможное и невозможное, чтобы не быть возведенным в культ поклонения. Тот мощнейший эффект, который он производил на каждого кто с ним встречался, Гурджиев называл тзаврнобар-но - то же самое, что и авестийское хвареио - "печать высшего существа" или "царская аура", действительно исходившая от него и воспринимавшаяся окружающими скорее как шаровая молния, чем как обаяние сильной личности. Чтобы не быть злым гением и поработителем чужой воли, он часто вел себя самым скандальным образом.

Его можно было бы назвать Ницше в действии или воплощением идеи Ницше о сверхчеловеке, тем более, что оба они не знали о существовании друг друга.

Феномен Гурджиева позволяет мне сделать одно предположение, но только предположение, очень слабо аргументированное.

Во-первых, должен заметить, что все так называемые научные и научно-технические прорывы всегда предварялись философскими проникновениями в эти доселе закрытые для науки и человечества, области. Так было и с освоением физических законов, и законов биологии, и законов, связанных с природой и возможностями человек;:

Если, во-вторых, предположить возможность взаимодействия электромагнитных, гравитационных и ядерных сил в едином поле или пространстве на мезоуровне, то есть не в микромире атома и не в макромире Космоса и галактик, а на уровне вещей и человека, в результате мощного энергетического удара, например, своеобразного ядерного или термоядерного взрыва в человеке или человеком;

Если, в-третьих, допустить, что в результате такого удара можно оказаться по другую сторону этого мира, в другой Вселенной (или Вселенных), существующей (существующих) параллельно нам, в мире с другими характеристиками и законам;.

Если, в-четвертых, человек в принципе может обладать энергетическими возможностями, сравнимыми с термоядерными при условии тонкой и точной концентрации энергетического потока, проходящего из, в, или сквозь человека;

Если, в-пятых, вся оккультная история и практика строится на способностях оперировать с энергетическими потоками и прорывами (пусть, очень слабыми) в иные миры или иной ми;.

Если, в-шестых, эзотерическая традиция тщательно оберегает людей от массового и бесконтрольного использования энергетики для подобного рода проникновений;

Если, в-седьмых, большинство антропотехник носит именно энергетический характер и являются своеобразным тренингом по переходу из мира в мир. Особенно это касается так называемых примитивных культур (индейцы яки у Кастаньеды, шаманы северных народов, дервиши пустынных цивилизаций),

То, наконец, в-восьмых и последних, Гурджиев, антропотехник эзотерического направления, возможно, обладал способностью проникновения туда, что принято называть универсумально-духовным или «иным» миром.

Гурджиев пришел и Гурджиев ушел. И мы не только не знаем, что же он хотел сказать, но и кто он был, на чьей стороне – Добра или зла?

Рерихи

Если от Блаватской и Штайнера нет-нет да и попахивает не то чертовщиной, не то дьявольщиной, во всяком случае какие-то подозрения на этот счет все время проскальзывают, то относительно супругов Рерихов эти сомнения, несмотря на всю белизну и выспренность, становятся уверенностью.

Это свойственно человеческому сознанию вообще – непонятное и недоступное сваливать именно на лукавого, а не в противоположную сторону. Имеется такая презумпция зла…

Рериха порой обвиняли в том, что он – агент ВЧК. Ленин благословил и оплатил экспедицию Рериха в Гималаи (официально экспедиция считалась американской, но именно ее «двойное гражданство» и заставило многих усомниться в лояльности и неподкупности Рериха), а ведь тут надо помнить отношение Ленина и к науке, и к искусству, и ко всему духовному. (По памяти воспроизвожу содержание его записки Бонч-Бруевичу: «Дорогой Владимир Владимирович! С изумлением узнал, что в то время, когда рабоче-крестьянская Россия голодает, ее Красная Гвардия недоедает, артисты Большого театра получают хлебные пайки. Прекратить немедленно это безобразие!». О том, как Ленин и присные грабили и уничтожали ценности и реликвии духовной и материальной культуры, здесь говорить даже излишне). В 1926 году Рерихи доставляют в Москву послание и ларец со священной гималайской землей: «На могилу Брата Нашего Махатмы Ленина». (Махатма – «великая душа»). Что надо было Рерихам сообщить такого тибетским мудрецам – Руководителям Человечества, чтобы они назвали Ленина Махатмой (такого звания в 20-ом веке удостоен также Ганди и более никто).

Николай Рерих – безусловно, очень талантливый художник, картины которого украшают и Третьяковку, и Русский музей, и многие другие прославленные коллекции. Не вызывает сомнения и его научный авторитет. Что же касается его философско-духовного учения, их «Учения Живой Этики», «Айни Йоги» и других работ, то это – этические наставления, мало чем отличающиеся от множества тибетских текстов, точнее профанация тибетских текстов, с непременным гарниром йогической гимнастики, диеты и правил повседневной жизни. Инструктивность и завышенная поэтичность этих текстов лишает их главного свойства философии – ответных самостоятельных мыслей читателя. Если расположить «Агни Йогу» между сочинениями Платона, с одной стороны, и уставом гарнизонной и караульной службы, с другой, то эта книга окажется практически рядом с уставом – и по глубине собственной мысли и по пространству, оставленному для чужой.

Анна Безант

Современница Штайнера, Блаватской, Рерихов и Гурджиева, анархистка, социалистка – она ушла в мистицизм на стыке христианства и буддизма. Джидду Кришнамурти – ее ученик и адепт. То немногое, что мне удалось прочитать из её многочисленных текстов (в журнале АУМ, созданном в Нью-Йорке из бежавшей туда редакции «Науки и религии»), потрясло меня своей разумностью и близостью к методологическим идеям. Хорошо, что хотя бы этот обзор кончается столь светлой и красивой личностью.

И в заключение – пример рассказа в мистическом жанре и духе:

Агасфер

Иисус: не дашь ли ты мне воды, я изнываю от жажды

Агасфер: идешь себе и иди с Богом

Иисус: и ты иди

И Агасфер встал, вышел из тени своего дома на беспощадное весеннее пекло и пошел в глубоком недоумении.

Они были ровесниками, одногодками, они оба счастливо избежали при рождении знаменитого избиения, но это и все, что было общего между ними. Тот, идущий на казнь и смотрящий уже не на этот мир, а сквозь него – что ему лишний глоток воды? И почему он, Агасфер, должен рисковать и делать Добро человеку, осужденному Синедрионом и толпой? Всякое ли Добро – добро? Творя Добро злу и проклятому людьми с несомненным духовным авторитетом, не совершаем ли мы зло? – с этими первыми никчемными вопросами он вышел за ворота городских стен и пустился в путь, длины которого не представлял. Вопросы продолжали нарастать и наслаиваться на вопросы, вместо ответов возникали новые вопросы и, чем далее он уходил от города и первого вопроса, тем запутанней и сложней они становились.

Иногда он возвращался в город и к первому вопросу, встречая то руины смыслов, то новую жизнь на разрушенном месте.

Он носился по океанам Эпохи Великих Географических открытий и завоеваний земель вплоть до исчезновения парусного флота, стоял за штурвалом мертвых кораблей, и люди звали его Летучим Голландцем, зажигал на мачтах и реях огни святого Эльма и крутил стереопленки с фата-морганами. Ему надо было доказывать себе и людям свое присутствие в мире – ведь это означало, что мир еще не истек и Судный день еще не настал.

Как и все, он ждал этого дня с тяжелым напряжением и часто впадал в глубокое уныние, выспрашивая у бредущих в сознании, а чаще бессознательно: “Не видно ли где человека с крестом?”.

За Гималаями, в разреженном Тибете, он застывал в бесконечной медитации и, скосив глаза в сторону от пляшущего костра, прозревал окаменевшие истины звуков мантры, ненужные ни в какой жизни, но и за смертью бесполезные.

Нейл Армстронг, ступив на Луну, начал было длинную речь и даже произнес первое “Этот маленький шаг человека…” – закончил он сентенцию уже чисто механически: мимо лунного горизонта прошла печальная горбоносая тень Агасфера. “И тут евреи” – с горечью мелькнуло в голове астронавта, и миру достался лишь коротенький афоризм о том, что каждый наш шаг равносилен гигантским прыжкам всего человечества.

Однажды он увидел, как с холмов правого берега тихого Дона люди ранним седым утром собрали свои манатки и бебехи, снялись и тронулись, как он когда-то. Плакали кормимые невовремя младенцы и хныкали недоспавшие ребятишки, молодки старались как можно глуше закрыть свои лица и формы, старики уходили первыми, укромно неся родовые святыни, а взрослые мужчины составляли вооруженный арьергард исхода. Готты потянулись на запад, а на востоке, на низменном берегу, сколько мог видеть глаз, горели огни несметного становища гуннов. Началось великое переселение народов.

Агасфер дождался переправы гуннов, с раскосыми глазами и мечами, в драных шкурах. Никакие преграды не останавливали эти орды, гонимые и мучимые голодом людей и скотины. Кибиточный народ напоминал стаю саранчи, перелетающую с поля на поле визжащей истребительной тучей, даже если до следующего поля надо лететь всю жизнь одного поколения.

При каждом шатре – от хилого, в два ковра, шатра сотского до ханского многошатрия – Агасфер находил своих соплеменников, невнятно внушающих своим начальникам всякие мелочи: на что сменять наложницу и где находятся самые сытые и счастливые земли.

Он долго блуждал по Америке. Она была безлюдна, как Вайоминг. Только индейцы и бизоны. В одном месте он, наконец, встретил людей, называвших себя нефийцами и живших в нескольких расположенных по соседству деревнях. Как и положено, они вечно ссорились и враждовали между собой по любому, самому бесполезному поводу: с какой стороны блюда держать нож при еде, а с какой – при жертвоприношении, и кто важнее – Авраам или Мелхиседек, жившие совсем в другом месте и в другое время.

На одном скалистом мысу, скорее даже острове, Агасфер, следя за серыми струями угрюмой реки, думал о предстоящем переселении народа сюда, под сень статуи Свободы. “Неплохо устроятся на Брайтон Бич одесские евреи” – вспоминал он предстоящее и вздыхал о том, что придется еще долго ждать, когда, наконец, откроется погребальная контора братьев Финкельштейн.

Когда начался Холокост, он приготовился: это было очень похоже на обещанное и ожидаемое им уже две тысячи лет. Но прошли и Холокост и ГУЛАГ, а он оставался на белом свете светлой и чахлой тенью, обветшавшей и выцветшей донельзя.

От долголетия у него выработались простые привычки. У него, к примеру, было всего две пары обуви. Цвет каждой пары он определял ногой, наощупь: если туфля мягкая и разношенная, стоптанная, как привычная жена, значит это черная пара. А коричневая давит на ногу, как взгляд супер-модели давит мир, окружающий подиум. Он забыл, когда последний раз менял одежду и как она выглядела, когда он ее одел в первый раз. Продуваемая всеми ветрами странствий, она стала бессмертно стерильна.

Он понимал все языки. Он понимал также, что никто не рождается, понимая хоть какой-нибудь язык. И для того, чтобы понимать языки, недостаточно родиться, но надо не умирать. Вот почему однажды рассеяли строителей вавилонского столпотворения – они посягнули на бессмертие.

Питался он без всяких прихотей и видел в еде лишь один из циклов энергообмена с окружающим миром – еда была, собственно, таким же дерьмом, как и то, что он возвращал миру: непрожареные куски баранины с костра кочевника, баламуть китайского варева, кишлятина бигоса, бигмаг, килька в томатном соусе из тюбика космонавта. Чашечка кофе на парижском бульваре, таджикская лепешка, кусок мороженой оленины – какая, в сущности, разница?

Женщина, по его представлениям, это то, что одевается на крюк, а все остальное – неприятные последствия. Он был уверен: женщины считают, что женщина – это то, что надевается на крюк, а все остальное – приятные результаты этого надевания. И чтобы не впадать с ними в перебранки торга, он старался их избегать, пользуясь только теми, что твердо знали себе цену в почасовом измерении или сдельно.

Иногда, в глухом труде одиночества, он накатывал, немного, но глубоко переживая свою всплывающую и булькающую своей значимостью или другими значениями суть, когда достаточно взгляда, чтобы перетасовать небесные созвездия в новый пасьянс. Вообще же выходов за пределы себя он избегал, чтоб не сбиться с выпавшего на него пути.

Остатки его материальности не волновали таможни и иммиграционные службы, с вялой неохотой пропускавшие его из страны в страну: “И чего он все шляется?” – вздыхали они, освобождая себя от отметки о въезде-выезде в несуществующих документах Агасфера.

Однажды Ханука застала его на Огненной Земле – это было еще до Магеллана. Огнеземельцам понравились картофельные дранники с йогуртом из молока лам, и Агасфер подумал, не перетащить ли все эти пасленовые в Старый Свет, который еще не знает, насколько он стар и устарел.

Иногда он мерещился средь бела дня суеверным бюргерам. О нем вспоминали и даже писали: Борхес, Гете, Жуковский, Эжени Сю, другие, но большинство из них забрасывали свои сочинения, понимая, что неоконченная жизнь просто бессюжетна, а дождаться смерти Агасфера им не удастся.

Все бури и страсти, величия и падения, циклы и тенденции, перевороты, революции и распахнутые рты зевак, не могущих даже отказать в глотке воды жаждущему, проходили сквозь его безмятежность ожидания Второго Пришествия.

Я пристально всматриваюсь в неясную, застиранную и слезливую даль расплывчатого горизонта: вот сейчас из-за шероховатой линии появится худой человек в рваных, разодранных тысячелетиями одеждах, бредущий навстречу другому, с крестом на плече.

------------------------------------------------------------------------------------------------
---

                       С Т У Д И Я

                       Действующие лица

     Поэт - за сорок

     Художник - за пятьдесят

     Ученый - под пятьдесят

     Музыкант - очень обтрепан, как настоящий шестидесятник

     Переводчик - 31 год, капитан, образование высшее, член-корреспондент загранбюро партии, образцов, подтянут, деловой, скромен в быту и  морально  устойчив.  Замечаний  по службе за границей не имеет.

     Жена поэта - 32 года,  вольнонаемная,  образование  средне-техническое, окончила ускоренные парткурсы менеджмента и маркетинга, радистка 1 разряда, скромна в быту, заме-                  чаний не имеет. Дважды лечилась по поводу гонореи.

     Невеста ученого - 36 лет,  вольнонаемная, образование незаконченное высшее, имеет диплом школы у-шу и каратэ  (курсы береговой обороны), морально устойчива, скромна в быту, имеет две правительственные награды, за работу в НПО "Ласточка" удостоена звания воина-интернационалиста. В первом браке была мужем при "Мисс-Фото-Кино-Очарование Московской области".

     Жена музыканта - 21 год, испанка, по-русски говорит довольно бойко. Сержант Интеллиженс Сервис, сержант Мосад, сержант ЦРУ, прапорщик внутренних войск, имеет опыт конвойной службы. Родилась в деревне Неуки Голышмановского района ТАССР 23 марта 1938 г.

     Жена художника - умерла от обширного инсульта на персональной выставке мужа два года тому назад. Похоронена  на  Митинском кладбище, участок N 148. Праправнучка Сурикова и  внучатая  племянница  Модильяни.   В  действии не участвует.

     ("Каталонская школа русской культуры».  Трехэтажное пространство с огромными лоджиями.  Основное действие  начинается  в  среднем  пространстве)

                        

СЦЕНА 1

     Поэт: Дождь.

     Художник: Пиренеи.

     Поэт: В такую погоду хорошо пить.

     Художник: В утренний дождь, сразу с рассветом.

     Поэт: Не переставая, пока не распадется компания.

     Художник: Водку?

     Поэт: И ее. Все подряд. Прищуришься в утомлении на серую мразь за окном: "Какую страну профигачили".

     Художник: А мы говорили: "Россию пропили. Великую страну - пропили"

     Поэт: Неважно. Вариации. Давай напьемся.

     Художник: Вдвоем?  Я в одиночку не пью.  Стакан взболтаешь,  чтоб хоть что-нибудь осело, хлопнешь. Ты знаешь, я люблю пить медленно. Чего глотать,  как в омут?  Его тянуть надо.  Кайф входить должен,  а не врываться.

     Поэт: Дыхалку иметь надо для этого.

     Художник: Принял - и задумался. Взгляд на мир - лучшая закуска.

     Поэт: Или в себя.  Я - в себя. Глубже входит. Весь космос. "Все в табе". Народ прав.

     Художник: Мир надо видеть. Масонский заговор - "смотреть в табе". Это все от неверия - самовыражения,  самолюбования,  самоистязания.  У нас что выпить?

     Поэт: А все. А вот и третий.

                             СЦЕНА 2

                         (входит ученый)

     Поэт: Будешь?

     Ученый: Сейчас  про нас по ящику показывали.  Конечно, буду,  чего спрашиваешь? Опять царя избирают. А что?

     Поэт: А всё. Мы всё решили.

     Ученый: Черт с вами.  Я всегда говорил - это славянофильская дурь с избранием царя народом до добра не доведет.  Только давайте начнем с сухонького.

     Художник: Нам без царя нельзя.  Все дело не в демократии, а в пожизненности, не, эту бурду не наливай.  Давай бренди со швеббсом. Шесть царей за два года растерзали.

     Поэт: Один сам выбросился.

     Художник: Это неизвестно: сам ли. Кстати, неплохой был царь. Лимонный швеббс?

     Ученый: Тоник.  Четырнадцать кандидатур.  Два татарина. Один, кажется, негр из Эфиопии.

     Художник: Господи, прости их, ибо не ведают, что творят. Хамону то пожалел, как украл.

     Поэт: Поку-поку, и - поехали.

     Ученый: Будем.  За упокой душу новопреставленного царя  Соломона Хаимовича.

     Художник: С сухим не чокаюсь. Тем более за жида.

                           СЦЕНА 3

     Жена поэта (снизу): Опять пьют.

     Поэт: Уйди. У нас гражданская панихида.

     Жена поэта: Блевать ходите вниз.

     Ученый: Я на сухую пить не могу. Кликни-ка нашего маэстро.

     Поэт: Маэстро? Пить будешь?

     Музыкант: А як же ж! А что пьем?

     Художник: Все.

     Музыкант: Тогда тем более. Дождь, знаете ли. Еле разогрел пальцы.

     Ученый: Это хорошо. Музыкант должен иметь теплые руки, чистую голову и это - чего еще?

     Поэт: Мытый стакан в кармане

     Ученый: Правильно. Кто сказал?

     Поэт: Филя,  в интервью Хрюше.  Потаперствуй, старик, чего нибудь ...Не понимаю,  как можно под такой блюз быть трезвым, особенно утром. Особенно в дождь. Все такое сизое. Только б случайно не побриться.

     Художник: Я под хорошую музыку работать не могу.  Халтура получается. Самообман.

     Ученый: Просто, у вас не бывает рефлексии. Вы все свое одиночество тратите не на себя, а озираете мир.

     Поэт: Опять  начали.  У меня без кайфа нет и лайфа,  а без прайда нет инсайда.  Вы внюхайтесь в эту очаровательную мерзость. Ведь не поливает, падла, а парит над землей. Не дождь, а  рябиновая на коньяке.

     Художник: Задумчиво идет.

     Ученый: Вяло текущая небесная шизофрения.

     Поэт: Дайте маэстро литровую кружку - я устал  ему  подливать:  он лакает после каждой ноты.

     Художник: Они все такие настырные. Часами может одно и то же пить и играть. Музыканты и рыбаки - люди усидчивые, а все держится у них на удаче и случайности.

     Ученый: У них просто отсутствует представление о замысле.  Не ведают, что хотят. Потому и творят.

     Поэт: Потому и не творят, а удачу вытягивают. Ты-то хоть задницей добываешь свои знания, а они - вся надежда на червя.

     Художник: Между прочим, он вам играет. Ты чего не закусываешь?

     Ученый: Аппетита нет.

     Поэт: У нас в психушке для аппетиту кололи инсулин

     Ученый: Мне всегда казалось,  что мир от  инсулина  сжимается  до размеров могилы.  Почему-то не гроба,  а могилы.  Гоголя нашли в гробу лежащим на животе и истерзанным.  Закопали живым. А потом - жуткий холод. Как у кадавра.

     Ученый: А ты за что туда попал?

     Поэт: Стихи отказался писать.  Хватит.  И вот то подай.  Помнишь, был такой Черненко?

     Художник: Который от сети работал?

     Поэт: Он с комсомольцами как-то встретился.  А там  все  юные  - старше 50 почти никого.  Расчувствовался. И решил вспомнить свою молодость.  Леня трилогию написал,  а этот решил - стихи.  Меня вызвали. Долго хвалили. Сравнивали. Сижу - уши развесил. Плескани, что ли?

     Ученый: И что?

     Поэт: Через неделю отказался. Заставили подписку дать о неразглашении.  А через два дня - забрали во время припадка, прямо из Домжура. Подсыпали чего то,  гады - чисто сработано было.  Спасибо - помер Черненко через полгода,  а то б я в психушке не выдержал - помер,  голубчик,  и не оставил нам свои юношеские незрелые стихи.  Одним ленинским лауреатом меньше. Помру если здесь, мужики, - сожгите. Боюсь оказаться на животе.

     Художник:  Об твою рожу - спички зажигать.

     Ученый: Стоит лишь подумать - и жить не хочется. Бабу бы сейчас.

     Поэт: Если не секрет - у тебя контракт в этой студии на сколько?

     Ученый: Когда покупаешь,  говори цену меньше той,  что была, чтоб тебя не считали за идиота.  А когда продаешь - еще больше  преуменьшай цену - чтоб не думали,  что ты их держишь за идиотов.  Тебе какую цену надо - продажи или покупки?

     Поэт: Да ладно тебе умничать.

     Ученый: Понимаешь, то, что ты делаешь, или он, или вот он - видно сразу.  Искусство  подлинно и красота истинна,  как и все тварное. А я, подобно Богу, вынужден сомневаться вечно в истинности того, что делаю. Поэтому,  то, что я делаю - цены не имеет. Это риск, который потом зарубят или оправдают другие - умельцы,  инженеры,  технари всякие.  Уже без меня.  Так что я здесь - за харч и постой. И на том спасибо. Дождь-то хлещет - как маэстро за роялем.  Он, вот в два дня сделает эскиз, а потом  400  лет они будут ходить и восхищаться,  а я угроблю здесь два года и, если жутко свезет, газеты вскользь обратят внимание на результат,  а  вовсе  не  на  суть моей работы.  Обратят,  чтоб завтра найти кое-что поновей и погорячей.  Тухнет наша работа мгновенно.  У меня на лекциях - никого из публики. Такие же обалдуи, как я, сидят. Им я интересен.

     Художник: Мы однажды напряглись и рассчитали, как из спирта водку сделать.

     Поэт: На фига?

     Художник: Вам, самовыраженцам, все равно, что лакать. Ты и здесь, я смотрю,  хлещешь все без разбора и последовательности. Кстати, и мне того же налей.  Химию вспомнил,  математику: получилось 666.(6) грамм воды на пол-литра спирта.

     Ученый: Толку то. Мензурку надо, а где ее взять?

     Художник: Это по вашему,  по ученому. А у нас все просто. Взлил в банку поллитра спирта,  потом поллитра воды, кипяченой, конечно, потом еще бутылку воды,  по стаканам разлил, два выплеснул, третий - туда. И все. Суши кисти.

                            СЦЕНА 1У

     ( в нижнем пространстве появляются жена музыканта и  невеста  ученого).

     Жена музыканта: Она говорит можно сделать камбио де динеро.

     Невеста Ученого: Кто?

     Жена музыканта: Жена человека, который работает поэтом.

     Невеста Ученого: По какому курсу?

     Жена музыканта: Она говорит по стабильному.

     Невеста Ученого:  Это сто золотых червонцев за цент.  Лучше тогда уж по плавающему.  А впрочем - все равно. Лишь бы не по официальному и не по специальному.

     Жена музыканта: Вы очень любезны. Адьос.

                                 СЦЕНА У

                    (поэт и музыкант поднялись наверх)

     Музыкант: Какая свинговая погода.

     Поэт: Да, как на пароходе. Пара аккордов - вот и вся эта жизнь.

     Ученый: Только эта.

     Поэт: Только эта. Из небытия в небытие.

     Ученый: Которое только и есть бытие.

     Художник: Как ты сказал?

     Ученый: Я сказал,  что есть естие,  а есть бытие.  Бытие было или будет,  а естие есть и без него все, что было - не было ... И даже то, чего не было - было или будет.  Ну, вот, теперь я, кажется, понял, для чего нам жизнь дана. Только после третьего стакана.

     Художник: Это не со стакана. (берет виноград). Посмотри на просвет. Он как зародыш.

     Поэт: Скорее - анабеоз группы космонавтов.

     Музыкант: Отправляющихся из никуда в никуда. Тоже жизнь.

     Художник: Да,  и  еще  хорошо  добавить  пару  вишенок  и  дольку апельсина.

     Ученый: Может быть, может быть. Ты очищенный клей БФ пил?

     Художник: Нет. А что?

     Ученый: Там тоже эти твои вишенки  и  апельсин  -  очень  кстати. Дерьмо ты.

     Поэт: Мужики, кончай,

     Ученый: Да. Извини. Я пошутил. Мы все дерьмо. Это было, когда тебя еще на свете не было.  Я ехал впервые в Крым.  Мне было лет десять, кажется. Из мокрой Москвы в зной. В мареве поплыли первые крымские горы.  Я впервые увидел горы и подумал - так не бывает.  А по радио пела Обухова:  "К нам приехал генерал.  Весь израненный, сам радостно страдал".  Или что-то другое страдал.  Не важно. Я понял вечность. А потом вспоминал  эту  вечность,  когда возникало это "так не бывает" и битлы пели "Герл" или Буратино пел свою довоенную песенку,  или  Вертинский. Лишь бы перед глазами что-нибудь плыло.

     Поэт: Тебе надо было остаться там. В Крыму и в детстве. Сейчас был бы не ученым, а поэтом.

     Ученый: Я в детстве агрономом хотел быть. Как Мичурин.  Колоски собирать.  Коксагыз.  Скрестить  лимон  с  тыквой,  чтобы семечки были кислыми и витамина С на всех хватило. У меня цинга была. Я бы и корову с лимоном скрестил.

     Художник: Знаете, почему здесь жить нельзя?

     Музыкант: Вполне можно. Вон мы живем сколько.

     Художник: Потому и нельзя.  Она ж не кончается. Пошел, спустился, взял еще ящик. Нет упора в жизни. Сплошная расслабуха.

     Поэт: Ты упирайся в работу.

     Художник: Не могу. Этого мало. Это мое. Я себе не противостою. А вот бутылку достать после восьми, или одиннадцати - в упор.

     Поэт: Козел ты.

     Музыкант: Мужики, ну что вы. Здесь-то зачем?

     Поэт: Каюсь.  Темы нет. Я пока кого помоями не оболью - писать не могу.  Приучили. То ли дело - натюрморты стряпать - была бы натура. Не природа, а натура, то, что человеком заляпано.

     Художник: Есть какая-то двусмысленность  в  натюрморте.  С  одной стороны  -  это  действительно  мертвая  природа.  Все эти рыбы, гады морские, букеты, а с другой - без человека она мертва, хотя она и убита  человеком.  У меня человек в натюрморте не предполагается, а присутствует - ногой, тенью, хоть пальцем.

     Ученый: Да, да, я  помню.  Я долго искал Бонапарта в "Наполеоне в капусте".  Ты это продал, кажется, менеджеру какой-то рок-группы. Но нашел - авоська составляла его в треуголке.

     Художник: А помнишь "Миклухо-Маклай в пустыне"?

     Ученый: Не видал.

     Художник: Ну, там бар, айсберг из льда для коктейлей и ананас со свеклой.

     Поэт: Вареной?

     Художник: Не сырой же.

     Поэт: Не люблю вареную свеклу.

     Художник: А  на  одной свекле - отпечатки пальцев Миклухо-Маклая. Вы бы знали, чего мне стоило достать эти отпечатки.

     Музыкант: Вчера купил себе приемничек с УКВ,  а сегодня уже передали из Москвы - КПАСС распущена.

     Поэт: Это что такое - КПАСС?

     Музыкант: Ты что  -  придуриваешься?  Коммунальная  парламентская ассоциация секретных служб.

     Ученый: Они неистребимы под любым названием и соусом.

     Художник: Между  прочим,  наш переводчик,  кажется - тайный агент КПАСС.

     Поэт: И сексот КГБ.  Между прочим, даже я знаю,  что это такое - комиссия государственной и общественной безошибочности.

     Музыкант: И капитан генштаба разоружений.

     Ученый: Вот вы издеваетесь над ним,  а он,  кажется,  ту картину, что ты подарил Себастьяну, ему же и продал.

     Художник: Не может быть!  Так вот почему Сева  так  изменился  ко мне. Это точно?

     Ученый: Он у тебя спрашивал, сколько она может стоить?

     Художник: Ну, да, ну, да. Я еще никак в толк взять не мог. Господи, срам то какой!

     Ученый: И тебе с этого полагается по договору треть. Хочешь - получай, хочешь - замни и оставь ему.

     Художник: Я ему морду на треть скошу.

     Поэт: Гнать его надо.

     Музыкант: Язык  знать  надо.  Самим.  Чтоб  с подонками не связываться. Завтра его выгонят - или мы ему морду разобьем в бюллетень - а сами как?

     Поэт: Все-таки мы без органов не можем.

     Ученый: Смотря без каких.  У нас ведь и новые органы растут. Например, спина - очередной орган, локти - внеочередной.

     Музыкант: А есть еще государственный внутренний орган - паспорт.

     Художник: Загранпаспорт - это внешний орган.

                           СЦЕНА У1

            (внизу - жена поэта и жена музыканта)

    

     Жена музыканта: Она говорит, что его жена умерла на его выставке, которую хотели закрыть власти. Это правда?

     Жена поэта: Да, я что-то такое слышала. Но у художников жены пьют еще больше, чем сами художники. Наверно, выпила, больше, чем могла, но меньше, чем хотела. Есть такая у нас болезнь.

     Жена музыканта: Он пьет также очень много.  Я не понимаю,  зачем так много пить утром?

     Жена поэта: А зачем пить на ночь? Чтоб храпеть? Пусть лучше с утра. У вас прелестная цепочка. Это серебро? Где брали? Почем?

     Жена музыканта: Это  подарок,  который  мне  сделал  папа в день свадьбы.

     Жена поэта: Наверно, он - состоятельный человек.

     Жена музыканта:  Он - экономист.  Делает деньги. Мама считает его занятие несерьезным. Моя мама - медсестра.

     Жена поэта: У вас свой дом?

     Жена музыканта: Да, в Фигейросе. Это недалеко отсюда. И в Андалусии. Андалусия - мамина родина.  Она до сих пор не  может  спать  на  каталонских подушках: они ей кажутся слишком короткими.

                          СЦЕНА УП

     Музыкант: У меня теща была, кажется, третья. Уникальной профессии и интересной судьбы, сволочь: ветеран очереди. 50 лет в строю.

     Художник: Спекулянтка очередями?

     Музыкант: Бери выше.  Как пчелка служила в мавзолейской  очереди. Работа не пыльная, всего два дня в неделю, кажется.

     Художник: А очереди на место вождя у них не было?

     Музыкант: Конечно была, но другая.  Однако дальше прапорщика не прошла. Груда юбилейных медалей и один боевой орден за задержание. Второй зажилили.

     Поэт: У них так: либо карьера, либо теплое место.

     Ученый: Либо разнарядка.  Мне тоже должны были дать боевой орден. У них там такой расклад дурной вышел, что для статистики надо орденоносность от науки, беспартийного, можно морально устойчивого, но обязательно скромного в быту и женатого на еврейке. У меня все совпало. Как  в спортлото - все пять цифр.

     Поэт: Ну, и?

     Ученый: Я же не знал.  Это ж партбюро решило.  А я - единственный раз в жизни - возьми и загреми в вытрезвитель.  И во  всем  районе  не нашлось замены. Уплыл из райкома орден. А с ним и лимит на этот орден. Затаскали потом. Склоняли на всех этажах. Довели до уровня политики.

     Музыкант: Да, у нас политика - высший пилотаж.  Всегда трудней всего - быть политиком. В Штатах, если ты отсидел срок, - считай, твоей политической  карьере каюк.  А у нас?  Кореш у меня получил срок за изнасилование в Сухумском обезьяннике (он зоолог),  аж сразу  по  пяти статьям.

     Поэт: Пять обезьян трахнул?

     Музыкант: Одну.  За  изнасилование  дали,  за  скотоложество,  за использование служебного положения в корыстных  целях,  за  превышение власти и это,  за то,  что еще объедал бедных бабуинов. Так потом объявил себя "зеленым" и жертвой брежневских репрессий - и стал депутатом какого-то верхнего совета, в комиссии по охране природы делал блестящие выступления с места.

     Художник: Страна дураков. Все немножко скульпторы.

     Поэт: А скульпторы-то при чем?

     Художник: У  нас так считается - кто больше руками колотит,  тому меньше думать надо.  Я в комбинате работал, там в скульптурный цех однажды суперзаказ обломился:  гипсовые семафоры для МПС.  В натуральную величину и показывающие красный цвет.  Для  усиления  идеологического воздействия на грузо- и пассажиропотоки. А БАМ ЖД заказала семафоры из мрамора. В счет пионерского металлолома.

     Поэт: Заливаешь.

     Художник: Так ведь ты не наливаешь (поднимается наверх).

                             СЦЕНА УШ

                        ( на верхнем этаже)

     Музыкант: Все с какой-то чудовищной точностью.  Даже беременность считается болезнью.

     Художник: Не просто болезнью, а постыдной болезнью. Что беременность, что триппер - все едино, И лечат от беременности - с ненавистью и презрением.  Мол,  не надо было трахаться, так и не мучилась бы сейчас. Сама виновата.

     Музыкант: Я боюсь возвращаться туда. Там ре-диез могут за неблагозвучие отменить каким-нибудь новым законом.  Или обложить налогом. А я ре-диез люблю за разворот и диссонанс души об ржавое стекло.

     Поэт: (внизу) Аты-баты,

                   шли солдаты,

                   Аты-баты,

                   на базар,

                   Аты-баты,

                  -что купили?

                   Аты-баты,

                  - ничего

     Ученый: Сам сочинил?

     Поэт: А то, Сразу два. Слушай.

                    Муха, муха

                    Цокотуха,

                    позолоченное брюхо.

                    Муха по полю пошла.

                    Муха денежку нашла.

                    Пошла муха на базар.

                    И купила ничего.

     Художник: Из двух дат жизни для нас все-таки поважней вторая. Она значительней, что ли?  Осмысленней как-то. Все ведь рождаются одинаковыми, мальчик или девочка - вот и все различия. А умирают? Какие иногда Иван Иванычи умирают!

     Музыкант: Что  предлагаю  - теперь в паспортах дату смерти указывать.

     Художник: Ну,  почему, только в паспортах? А в жэках? А в библиотечных билетах? А в водительских правах? В гостиничных анкетах? Да мало ли, где интересуются годом рождения и даже днем?

     Поэт: А если умрешь раньше, чем по паспорту?

     Художник: Значит  не  судьба.  Внесут отметку: "исправленному верить" и печать.

     Ученый: А наоборот?

     Музыкант: Ну, это - подарок судьбы. За такой подарок можно, например, с пенсии снимать - дважды за одно и то же не награждают.

     Художник: Я даже знаю, как надо устанавливать дату смерти.

     Ученый: Как?

     Художник: По этим, как их, по антиатеистическим спискам святых.

     Музыкант: Святцы.  Нет, правильней, по житиям святых. Надо издать краткий курс жития святых христиан, мусульман, евреев и буддистов.

     Поэт: И атеистов - тоже.  У нас ведь плюрализм и веротерпимость - пусть у всех будет дата смерти, даже у нехристей.

     Ученый: Какое-то дикое представление о плюрализме. Это же - социальная действительность,  а не харизматическая. Есть в социуме бомжи - пусть будут и бомсы - без определенного места смерти.

     Художник: не"бомсы",  а "боссы". При чем здесь место, срок важен. "Без определенного срока смерти" - босс.

     Ученый: А все-таки жаль дня рождения.  Значительное было событие. Я, помню, родился осенью сорок четвертого. Так орал все ночи напролет. Полгода. Измотал всех.  Пришлось войну прекращать.  Немцы сдались,  мы победили. А если б я помер? От родов или от акушерок?

                          СЦЕНА 1Х

            (внизу, переводчик и невеста ученого)

     Невеста ученого:  Мой предыдущий муж тоже был ученым.  Философом. Когда была большая московская голодовка,  он стал ездить по всей стране, по самым дальним городам, с лекциями по линии общества "Знание". И брал с собой меня. Билет до Новосибирска и хоть какой-то обед на самолете стоил 112 рублей в один конец - почти даром.  Хуже всего  кормили почему-то  на  Якутском рейсе:  туда - столовая ложка говяжей тушонки, обратно - чайная ложка красной икры. И по конфетке к чаю.

     Переводчик: Вы развелись?

     Невеста ученого: Нет, он умер от тромбофлебита. Ему, оказывается, нельзя было летать на самолетах.

     Переводчик: А новому чего нельзя?

     Невеста ученого: Не знаю, это не мое дело. Но я знаю, чего ему не очень хочется.

     Переводчик: Это я и сам догадался. Когда ты с этой трахалась.

     Невеста ученого: Ты случайно вошел или она так подстроила?

     Переводчик: Случайно можно только забеременеть или умереть,  как твой предыдущий.  Я тут художника наколол.  Чуть-чуть. На два миллиона песет.

     Невеста ученого: Ого!

     Переводчик: Давай останемся. На фига тебе твой доходяга?

     Невеста ученого: Ему мне не придется носить передачи в тюрьму.

     Переводчик: Пока  КГОБ жива - нам с тобой это не грозит.  А она - бессмертна, потому что верна.

     Невеста ученого: Не надо об этом, милый. Я ведь тебя и так люблю.

                            СЦЕНА Х.

     Художник: Мне западло стало говорить и даже рисовать людей, когда отец вернулся из зоны.

     Ученый: И у тебя сидел?

     Художник: Да.  Сначала прошел семь немецких концлагерей,  а потом еще наш лагерь. Когда он вернулся, мне уже было четырнадцать. Тихо-тихо. Пришел и так до самой смерти проходил. Сломался заживо.

     Поэт : Не боец.

     Художник: Однажды он рассказал матери, а я слышал. При нем мужика в карты проиграли.  его соседа. Никому не мешал. Норму давал. Случайно на него играли.  Ночью его резали.  Повязали,  рот рубахой заткнули до кишок и лезвиями - по клочкам.  Отец говорит - он видел,  как  у  него кричали глаза и волосы.

     Музыкант: Не могу. Кончай!

     Художник: Они рвали его полночи.  Когда наступила агония,  проигравший стал его насиловать, в конвульсию.

     Музыкант: Заткнись!

     Художник: Отец  говорил, он больше всего боялся,  что урки увидят, что он не спит.  У него сердце вопило ему,  как ты теперь -"молчи!". А глаза не могли закрыться... После этого он уже не мог закрывать глаза. И спал с открытыми, когда умер - закрыли.

     Музыкант: Лучше б ты заткнулся.

     Художник: Я с четырнадцати лет заткнулся.  Мне западло  говорить. Меня стыд гложет,  что у меня по ночам глаза закрыты!  Заговорил вот - даже пить не могу.

     Поэт: Я за тебя вмажу. Ты на меня - не кати бочку. Не знал я.

     Художник: Э.  Все мы оттуда.  Каждый отторчал свой срок и  свою судьбу.

     Музыкант: И жизнь.

     Поэт: Когда меня таскали в железнодорожную прокуратуру в Горном Алтае ...

     Художник: Однако, ты - уголовный тип.

     Ученый: Криминальный. Ты ведь еще не сидел?

     Художник: Пару раз лежал в вытрезвителе.

     Ученый: Это не в счет. Считается, что это не наказание, а сервис.

     Музыкант: Постой. Какая железная дорога в Горном Алтае?

     Поэт: Ее хотели строить, кажется, после войны. В братские пустыни Монголии и Китая.  Создали какой-то трест,  что-то  вроде  "Горалтжелдорстрой",  и,  конечно,  управление отделения строящейся ж.д.  Кто-то ведь должен быть заказчиком?  А потом проект накрылся медным  тазом  - зэков отпустили.  Разогнали всё,  одна прокуратура осталась.  Ей самые немыслимые дела давали, вроде моего.

     Художник: И что же тебе шили?

     Поэт: Межнациональную рознь и 72-ю. Я там, в местной газете стихи опубликовал, а в них Горно-Алтайск Улалой назвал,  как  до  революции. Ну, не впихивается Горно-Алтайск ни в какой размер,  даже в гекзаметр. А Улала - это ж и красиво.  Улалой - удалой.  Улалы - кандалы. Улала - не дала. Теперь там свободная зона.

     Ученый: Усиленного режима.

     Художник: А за что срок не дали?

     Поэт: За две строки:  "Над седой Улалой светит серп  молодой".  Я пообещал добавить третью: "Рядом - молот с звездой". Прокурор отпустил и "дело прекращено производством, ввиду отсутствия состава преступления и преступных намерений".

     Ученый: До появления греческого алфавита во всех  письменностях отсутствовали гласные буквы: тексты предназначались исключительно для передачи из поколения в поколение духовных знаний,  жреческих  тайн  и государственных законов. Греки сделали письменность средством коммуникации. Впрочем, говорят,финикийцы это придумали раньше греков.

     Художник: Ну, и что?

     Поэт: Так ведь без гласных не может быть поэзии!

     Ученый: Наш  язык  тоже  превращался  в  безгласный  язык:  КПСС, СССР, ВЛКСМ, ВЦСПС,  КГБ,  ВДНХ, РСФСР - нас хотели отбросить в догомеровские допоэтические времена, в архаику.

                              СЦЕНА Х1

   (внизу жена поэта и переводчик, затем возникает невеста ученого)

     Жена поэта:  Мы не договорились.

     Переводчик: Не  понимаю.  Все деньги наши.  У нас что - не общий бюджет?

     Жена поэта:  Это  здесь.  А  когда вернемся?  Хвостом по воде - и только ищи тебя, фраера.

     Переводчик: Обижаешь. Вот - бери половину. И с меня кабак.

     Жена поэта: И пара палок.

     Переводчик: Само собой.

     Невеста ученого: Если не возражаете, я буду третьей.

     Жена поэта: Ну, конечно.

     Переводчик: У меня есть датская кассета. Жутко заводная. Про учителя музыки и двух скрипачек.

     Невеста ученого: Опять, небось, порнуха?

     Переводчик: Чистая эротика. Хай-фай.

     Невеста ученого: Боюсь, что их хватит не более, чем на полчаса.

     Жена поэта: Ты ничего не понимаешь.  Они завелись на неделю. Как ежики.

                           

СЦЕНА ХП

     Поэт: Послушай, ты, ученый, вот ты все знаешь.

     Ученый: Черта ли в этих знаниях?  Я как-то зараз придумал 512 новых наук  -  и  хоть  бы хны.  Полгода об этом пошумело два десятка сумасшедших, потом это держалось как анекдот, а нынче и вовсе никто не помнит. Знания, в лучшем случае, умирают в технике. Но порой этот путь столь длинен и прихотлив, что целые науки не знают себе применения.

     Художник: Для чего же вы есть?

     Ученый: Из любопытства, наверно. Вон философ. Он, вообше, только для того и есть, чтобы размышлять. Кто-то ведь должен размышлять, а не только быть, чтобы есть.

     Художник: Дармоеды.

     Музыкант (сверху): Ты сюда сколько времени добирался?

     Художник: Ты чего спрашиваешь?  Мы ж вместе летели. Четыре часа, или около этого.

     Музыкант: Пешком быстрее бы вышло.

     Художник: Не понял.

     Музыкант: Чтобы доставить  тебя  сюда,  науке  потребовалось лет двести изучать физику полетов, а потом инженерам потратить еще  сотню лет на реализацию этих идей.  Да не в одиночку. Может быть миллион человеко-лет ушло на твой полет. Быстрей дошел бы сам.

     Ученый: О, как он тебя, брат. А я, между прочим, только что придумал 64 понимания.

     Поэт: Ну, ты даешь.

     Ученый: Вот смотри: Полная формула понимания по Лефевру ...

     Поэт: Это кто такой?

     Ученый: Классик психологии.

     Художник: Француз?

     Ученый: Немного. Вообще то, он бежал, в свое время, от нас в Штаты.

     Художник: Еврей.

     Ученый: Масон.  Интересно, микробы тоже решают еврейский вопрос? Или только мы,  предтечи эволюции? Полная формула понимания: "Я думаю, что он думает, что я думаю".

     Музыкант: А если нас трое?

     Ученый: Принципиально это неважно.  Просто формула будет длинней, но не сложней и не проще.  А я ввел модальность. Я думаю (должен, могу и хочу думать), что он думает (должен, может и хочет), что я думаю (должен, хочу и могу). И если я введу пятую форму модальности, например, желательность, то будет 125 видов понимания. Если шесть - то 216, семь - 343. Понимание равно кубу модальности понимания. Чем выше мой потенциал, моя  компетентность, тем в кубе разнообразнее мое понимание.  У действующего по инструкции, в модальности долженствования, только одно понимание. У размышляющего и рассуждающего, у бездействующего - море понимания.

     Художник: Ну, и что?

     Музыкант: А ничего. Твою мазню он может понять 512 раз и еще тебе рассказать, что он каждый раз понял.

     Художник: Есть сюжет: "Гладиолусы в понимании". Я вижу. Шахматная доска. У тебя ведь, ты говорил, шестьдесят четыре понимания уже имеется? Это будет блестяшая партия (поднимается наверх).  Пустая шахматная доска на черной, жирно удобренной земле, в которой спрятана уже проросшая луковица гладиолуса.  Росток еще мал и, даже, на свет божий не вылез, но остер, кинжально остер.  Интересно, когда он достигнет земной скорлупы, он приподнимает холмик земли или образует узкую воронку? Надо посмотреть, непременно посмотреть на это!

     Поэт: Взошел и увидал.  "Прости"- мне шепчет  лазерный  канал.  И воском "Боинг" льет Дедал на архимедовом шасси. " Ведь это Дедал придумал "Боинг"?

     Музыкант: Да, а из отходов сбацал "ТУ", как ты из научных отходов клепаешь свои бредовые сентенции.

     Поэт: До сих пор я понимал Дедала,  теперь и он меня понял.  Мы с ним установили контакт.

     Ученый: И раскурили "Пегас" мира.

     Поэт: Он некурящий. Если придет жена, скажите, что мы с Дедалом пошли поблевать в интимной обстановке.

     Музыкант: Как вам нравится эта фраза?

     Художник: Что это?

     Музыкант: Не знаю. Забрела. Подкидыш судьбы.

     Художник: А мне нравится, нечто антипараболическое. Ни в дугу.

     Музыкант: Ты что слушаешь в этой фразе? Небось - звуки. Так они - изнанка тишины. Вот, ты послушай, послушайте все, что между звуками. Какая плотная пустота! Какая гармония тишины! Крещендо ничего.

     Ученый: Знаете, что такое кич? Это носовой платок с изображением Мадонны. Нормальный человек в чужое лицо не может сморкаться (спускается в среднее пространство). Вот теперь можно и водочки выпить.

     Поэт: Кажется, дождь кончился.

     Художник: Нет, выпивка.

     Музыкант: Это утро кончилось.

     Ученый: Все кончилось. Жизнь кончилась.

     Поэт: Теперь можно и поработать.