Онтология в творчестве

Онтология как видение сквозь смотрение
Путешествиена край света
Онтология судеб
Творчество и бессмертие 
Империя зла (от безжалостного становления до беспомощного коллапса)
Сон как онтология
Творчество и онтология
Творчество как онтологическое предчувствие
 

------------------------------------------------------------------------------------------------

--

Онтология как видение сквозь смотрение

 Начну с банального: смотрение – процесс физиологический, видение – интеллектуальный.×

Иногда между ними – разительное несходство.

… пригожий ранний вечер, Маросейка. Мы ныряем в полупустой троллейбус №25 и медленно плывем по этой, хоженой-перехоженной нами улице, потом, минуя Чистые пруды, по Покровке, через Земляной вал по Старой Басманной, по Разгуляю, мимо Елоховской, по Бакунинской, Спартаковской, Покровскому мосту, пересаживаемся на 87-ой и всё также неспешно, в развалочку – по Большой Семеновской, Вельяминовской, Ткацкой, Первомайской – в самый дальний угол родного Измайлова.

Мы смотрим на крикливые пестрые витрины, какие-то нелепые новоделы, невписывающиеся ни во что и ничего не говорящие, немые, переполненные пустотой и суетою, но мы этого не видим:

- а вот здесь когда-то был московский ОВИР, где отказники и бедолаги вроде меня всходили чуть не ежедневно, как на Голгофу, и здесь мы сталкивались с еще более несчастными – теми, кто на беду свою уехал, там жить не смог и теперь пытается, совершенно тщетно, легально вернуться на родину

- а помнишь: раньше здесь был кинотеатр «Новороссийск», Земляной вал переименовали в площадь Цезаря Кунникова, а Брежневу дали Ленинскую премию по литературе за «Малую землю»?

- вот здесь, напротив Никиты Мученика собирались стиляги-любители саксофона и джаза. И саксофон и джаз были признаны тогда идеологическим оружием тлетворного влияния Запада. Собиравшиеся ощущали себя да и были на самом деле мучениками, хотя и не знали, что собирались вокруг храма своего небесного покровителя – они видели только сад Баумана и ментов, бравших их пятачок в клещи

- вон в том доме 30-х годов, за Елоховской, я прожил почти год под колокола кафедрального собора, там я и написал за Страстную неделю свою «Метанойю»; вон в той подворотне было старое здание ИКТП, где я становился ученым, а вон то – новое здание; впрочем, никакого ИКТП больше, кажется, нет

- помнишь городской театр кукол?

- конечно, но я так ни разу в нем не был

- и правильно; сейчас за поворотом, вон за теми деревьями, жаль, что ничего отсюда не видно, храм Покрова Богородицы

- да, помню, совсем как в Пскове или Новгороде, редчайший для Москвы стиль

- интересно, а что теперь делают на Электрозаводе?

- раньше – лампочки, трансформаторы и автотракторное электрооборудование, здесь я был пролетарием по принуждению и научился пить клей БФ-12

- Народный дом на Введенской площади совсем теперь не виден

- на будущий год ему сто лет: я помню его и как театр Моссовета, и как Молодежный театр, где проходили первые КВНы 60-х, и как Телевизионный театр, и как клуб Электрозавода

- здесь была первая и единственная выставка репрессий ГУЛАГа, настоящий политический шок

- от Семеновских бань вообще ничего не осталось, даже прачечной

- а вот и Мочальская. Вместо этого Сбербанка был роддом, где родился

- смотри, какая зеленая улица получилась… а ведь это была овощная база

- сколько дряни, однако, понастроили, хорошо, что Остров почти не тронули

- сюда бы археологов…

- здесь был газетный киоск, где торговал мой дед…

Дальше – о каждом доме хотя бы одна маленькая деталь.

Сквозь просматриваемую современность проступает то, чего никогда уже не будет, что простояло и пробыло на этом свете века или годы, а теперь сгинуло – куда? Для этих зданий, деревьев, садов-огородов, черемух и майских жуков нет ни рая ни ада, нет ничего, так где же они? Неужели только в нашей разрозненной памяти?

Дальше, к дому, мы шли парком, который всего полвека тому назад был лесом: пацанами мы собирали здесь орехи и грибы, были тут и малинники, и земляничники. Теперь – сильно затоптанный, заплеванный, зашмурыганный и замусоренный парк. И с очевидной ясностью видно, что будет с ним ещё через полвека: сосны, дубы. липы, клены окончательно вымрут, останутся только осинки да березки, потом начнут падать и они, а в промежутке между окончательным исчерпанием нефте-газовых запасов и сжиганием в домашних печках и плитках библиотек и мебели остатки леса пойдут на дрова.

Мы вышли к домам – в окнах, обращенных на север и восток стали зажигаться огни: этим неистребимым люстрам и плафонам столько же лет, сколько и самим домам: их покупали на новоселье, но спокойно просветят и до сноса. В этих освещенных сотах закопошилась жизнь, удивительно одинаковая, нарезанная из стереотипов и рекламных клипов, сериалов и политтехнологий. Жизнь, которую видно через бетон и мутный слой обоев, евроотремонтированную и даже ставшую немного похожей на настоящую, но всё такую же несчастную, безобрàзную и безόбразную, от вонючих роддомов до еще более вонючих больничных палат, где с каждой койки снимают урожай по два-три трупа в неделю.

Уже на подходе к нашему дому я сказал:

- хорошо, что почти никто ничего не видит, а только смотрит на этот мир невидящими и пустыми глазами

а ты молча согласилась с этим

------------------------------------------------------------------------------------------------
--

Путешествие на край света (по мотивам рассказа Т.А. Левинтовой «Путешествие в Китай», моей мамы, написавшей этот рассказ в 50-е годы о событиях, произошедших в селе Каменка Пензенской области в середине 20-х годов )

Мы долго и тщательно готовились к этому путешествию: изучали маршрут, отбирали команду и тренировались, оснащались снаряжением и распределяли его так, чтобы всё было справедливо: слабейший несет минимально. Бюджет сил, времени, груза – всё было выверено до граммов,  секунд и последней дины последнего ньютона.

Мы понимали, что край света – это не горизонт, который все время движется и отодвигается по мере приближения к нему, край света – реален, а потому достижим.

Мы также понимали, что край света – это не конец света, поэтому наше путешествие в принципе бесконечно.

Кажется, мы предусмотрели все возможные трудности, риски и опасности и постарались подготовиться ко встречи с ними во всеоружии и полностью мобилизованными.

Ранним утром мы начали наше путешествие на край света.

Мы всё время видели его, даже когда преодолевали непролазные и жгучие джунгли, встретившие нас почти сразу, как только мы покинули обитаемое пространство.

Мы делали необходимые остановки, чтобы пополнить запасы сил, терявшихся на каждом переходе – мы знали об этом заранее.

Наконец, мы достигли края света, который оказался высоким и почти отвесным гребнем. Расположившись у подножия этого гребня, мы устроили лагерь для наблюдений и исследований края света.

Здесь, на краю света, как выяснилось, пространственно-временной континуум обладает замечательным свойством, близким к оптическим явлениям: вниз уходят слои прошлого и свершившегося, акты действий, события, исторические и хронологические процессы, битвы, биографии, сюда же уходят жизненные пути и судьбы, самыми нижними и последними в этом мрачном спектре были надежды, самое коварное зло на свете --  от печального чаяния до зловещего отчаяния.

Верхняя же, светлая часть спектра уходила в выси и дали мечтами, мифами, сказками, легендами и – выше всех – утопиями, потому что они уже так высоко, что не имеют места и любого другого пространства.

Завороженные, мы наблюдали это преломление и радужное разложение.

Кроме того, мы реально видели, как свет и тьма на краю света не отделяются друг от друга, а начинают проникать друг в друга. Этот процесс сопровождается бесчисленными искрами, которые не только не гаснут по мере поглощения света тьмою, но и становятся крупнее, ярче, выразительней, доказывая собой сотворенность мира Богом – а кто бы еще мог создать такую великолепную красоту?

Наша экспедиция затянулась, и к нам на помощь бросились спасатели. Они долго искали нас, пока не нашли у откоса железной дороги, в двух километрах от дома. Папа и мама нашли нас живыми и здоровыми, только маленькая Наташка спала, потому что ей было всего три года.      

----------------------------------------------------------------------------------------------
--

Онтология судеб

Каждый из нас несет на себе разные культуры: национальную (этническую) культуру, профессиональную, конфессиональную, семейную, культуру места (москвичи культурно отличаются от ленинградцев, жители Измайлова в Москве культурно контрастны арбатским и прочим центровым), культуру эпохи (старшее поколение продолжает соблюдать нормы советской культуры, младшие генерации продолжают не соблюдать никакие нормы). И в культурном самоопределении нам приходится либо перечислять свои культурные принадлежности, либо выставлять приоритеты.

Принципиально то же самое происходит и с судьбами людей: каждый из нас есть совокупность разных судеб, независимо от того. Верим мы в эти судьбы или судьбу вообще, знаем ли мы свои судьбы.

Когда мы говорим о слепоте и жестокости судьбы, мы сильно лукавим – это мы сами слепы и жестоки относительно своей судьбы: либо сознательно и нарочно жмуримся, либо просто невежественны. 

Восстановить контексты и структуры культур в себе и своей жизни можно, хотя это и довольно утомительное рефлексивное занятие. Восстановление судеб гораздо сложнее – нас когда-то, в 20-30 годы прошлого пошлого века специально превратили в сволочей, в сволоченных из разных мест в разные места, чтобы лишить нас корней, чтобы сделать из нас пролетариев, неимущих – ничего, на главное, судеб.

Судьба дается человеку как награда или как наказание. В первом случае мы называем ее фортуной, фартом, удачей, счастьем, во втором – роком, фатумом, юдолью, несчастьем (=нищетой). Есть и третий случай, когда судьба не окрашена никакими позитивно-негативными коннотациями и несет на себе иное, не наградное и не наказательное, содержание: участь, поприще, призвание, предназначение, жизненный путь – как правило, это то, что мы выбираем сами или что приписываем себе.

Как и в случае с культурой, причисление себя к той или иной судьбе – процесс самоопределения. Мы можем говорить о себе как о личности, единственной, уникальной и неповторимой, наделенной единственной, уникальной и неповторимой судьбой. Мы можем говорить о некоторой родовой принадлежности и, следовательно, о том, что на «на роду написано»: это не только и не столько генетическая наследственность, болезни и патологии, сколько довлеющие над нашим родом проклятья и заклятья, грядущие сквозь нас от прошедших генераций к грядущим. Наконец, если допустить возможность реинкарнации души, то и душа наделена судьбой, зависящей от предыдущих инкарнаций. Но если у души – своя судьба, то у нее должна быть и воля – иначе наказание или награда теряют свой смысл.

Наше Я в культуре полифонично, оно полифонично, композитно и в судьбе, при этом анализировать, раскладывать по полочкам свой культурный или судьбенный композит можно весьма условно – он слитен и к тому же в очень малой мере «наш» – это мы сами принадлежим ему, а не он нам.

Всё это может быть представлено матрицей судьбы, которую можно содержательно наполнить:

субъект судьбы	судьба-награда	судьба-наказание	нейтральная судьба
жизнь	праздник	испытание	звено эволюции
личность	талант, счастье, фарт, удача, фортуна	рок	призвание
род	плеяда	проклятье, Каинова печать	династия
душа	зрелость	молодость (незрелость)	карма
...	...	...	...

Жизнь, данная в награду – праздник, чтобы с человеком не происходило. Такая жизнь окрашена любовью т неисчерпаемостью, а потому жадностью и всеядностью жизни. И каждый миг, и каждый год жизни – дар, бесценный дар, совершенно бескорыстный дар, потому что ничем за такую жизнь не платишь, даже смертью не платишь, которая сама по себе – тоже дар.

Но у жизни есть и другая судьба – испытание: «Жизнь прожить нужно так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы». Автор этой идеи и его герой, прототипом которого был сам автор, прожили короткую и мучительную жизнь, мучительно зряшную. Махать шашкой, убивать себе подобных, строить узкоколейки, каждый шаг свой сверять с генеральной линией, быть рабом бредовых идеалов, отвергать любовь ради дисциплины – тяжкое испытание.

«Что такое каторга?»  – спросил я, еще дошкольник, у своей мамы. «Тяжкий и совершенно напрасный труд» – ответила она, не задумываясь. Жизнь многих миллионов и миллиардов людей  за всю историю человечества – унылое каторжное испытание, никому ненужное, бессмысленное и жестокое.

Жизнь биоидна, прежде всего. И потому ее судьба – быть звеном эволюции: родиться, родить (или нарожать) и умереть.

В Америке одна студентка после полугода изучения русского языка, написала эссе «Жизнь и творчество Достоевского». Она нарисовала вертикаль, внизу которой поставила 1821, а вверху – 1881. Слева от этой вертикали – события жизни Федора Михайловича, а справа – даты написания важнейших произведений писателя. Всё эссе заключалось в одной фразе: «творчество Достоевского не имеет ничего общего с его жизнью».   

Всё, что даётся личности судьбою – es gibt – «дано» во всей неопределенности естественного, внешнего, целокупного, того, что в философии обсуждается как Gegnet, гегнет. Гегнет – это даже не среда, нечто переменчивое, изменчивое и изменяемое нами. Гегнет дается как данность, с которой не поспоришь и из которой не выйдешь и не вырвешься, даже если обстоятельства превратят нищего в принца, Золушку в принцессу, а шпиона в президента.

Гегнет проявляет себя в призвании, где данность вступает в унисон с нашей волей. Талант нам дан – но его надо найти в себе. Зов Бога, даже громоподобный и требовательный – надо услышать и внятно понять. И встать и пойти за ним. И не уклоняться в маловерии в себя и свой талант. Мы все – Лазари. Бог в состоянии воскресить нас (и Он это делает с каждым из нас), но встать, забрать свою постель и пойти – должны мы сами. Призвание неисчерпаемо – на следование ему и дана нам жизнь. И чем бы жизнь ни кончилась – призвание должно исполняться как долг.

В отличие от предназначения.

Исполнил свое предназначение – и ты свободен от него. Так престарелый Симеон, символизируя собой неискупленную ветхозаветность, дожидается в Иерусалимском Храме сорокадневного младенца Иисуса, носителя Нового завета – и тем исполняет своё предназначение, после чего тихо и радостно отходит с миром. Предназначение всегда символично. Вот пример: Моисей выводил свой народ из Египта в землю Обетованную 40 лет, а Святое семейство свершило этот же, но не one way, а round trip всего за сорок дней, в которые уместилась и мучительная смерть «второго фараона», Ирода Великого. Ветхий и Новый Заветы полны этими двойными символами, символическими фигурами и действиями.       

Мы томимся своим предназначением и обычно та и умираем, не зная, исполнили ли его и в чем, собственно, оно состояло. Ведь, может, мы были нужны только для продолжения его рода и трансляции наград либо наказаний своего рода, либо династической трансляции. 

Талант – увесистый и долговечный дар; счастье, удача, фортуна, фарт – эфемеры, летучие и эфирно невесомые, порою даже не замечаемые нами: пролетел за спиной, мимо нас кирпич с крыши, а мы и не заметили своей удачи. Впрочем, мы и неудачу не успели бы заметить...  

Еще увесистей и зримей рок, сгибающий наши плечи и нашу волю. Рокот и рок – слова неродственные, этимологически несвязанные, но очень созвучные. Рок рокочет нам своими предзнаменованиями, зарницами неизбежного – еще не знаем, что нам несут и чем грозят рокочущие зарницы, но знаем – грядет нечто, от чего не увернуться. Древние греки особо остро чувствовали рок – и создали на идее рока трагедию как жанр. Рок довлел над Атридами и царем Эдипом, Гераклом и Зевсом, Ахиллом и Орфеем.

Рок перерос наши личности и теперь висит над нами как нацией и народом – добезобразничались. И жалки и смешны потуги что-то поправить, изменить, улучшить: покойнику марафет наводят для остающихся и провожающих – не для него. Этот рок – уже не рок, а родовое проклятье.   

Награда рода – плеяда выдающихся личностей, прославляющих его. У нас это – дворянские и купеческие роды: Толстые, Голицыны, Обленские, Нарышкины и многие другие, исполненные благородства, отваги и преданности; Морозовы, Рябушинские, Бахрушины, Мамонтовы, Сватеевы и другие, давшие образцы предприимчивости, честности и благотворительности. Плеядой лучших людей рода гордятся, стараются подражать, боятся запятнать своим беспутством и никчемностью. Не хронологической историей и ветвистостью рода надо дорожить, но плодами с этого родового древа, лучшими плодами, блистательной плеядой.

Бог и природа милостивы – проклятья рода выражаются чаще всего в его прекращении и угасании. Быть последним или последней в роду (Эпикаста, дочь Авгия, семья Николая II) – печальная участь и судьба, но всегда – справедливая – может, самая справедливая в этом обуреваемом несправедливостью мире. И мы забываем, не помним и не знаем эти проклятые и пресекшиеся роды...

Особая тема – династичность рода.

В моем роду учителя – всего в двух поколениях, но просветители и образователи – с прапрадеда. И себя я вижу просветителем, а не преподавателем или учителем, хотя и учительствую и преподаю.    

Династичность – наследственное, но не генетическое, а скорее по семейной, родовой культуре. В наши, не самые чистые дни, династичность часто формируется искусственно: дети киноактеров, пусть и бездарные, но идут в театральные и киновузы, дети адвокатов – на юрфаки, дети врачей – в медицинские, и только сукины дети становятся кобелями, министрами и губернаторами.    

Странствия души – особые странствия. Они могут быть бесцельными блужданиями – у незрячих, слабых, безвольных душ, перерождениями, коптскими вверганиями души в плоть до тех пор, пока она, душа, не пройдет путь совершенства по бесконечным хождениям по мукам – и вот тогда прекратятся возвращения на землю, и душа окончательно растворится в блаженстве и вечном покое Духа.

Коптские воззрения и близки и противоположны буддистским. И там и там бесконечность превращений, и там и там «гуны вращаются в гунах», и там и там карма обрывается совершенством, но у коптов дается one way ticket и нет эволюционных петель, а буддизм допускает инверсию инкарнаций – и за грехи и злодеяния душа может возродиться уже не в человеке, а в звере или даже бессловесном растении.

Двадцатый век вошел в историю человечества как самый душегубский. Две мировые войны унесли, не считая прочих войн и ГУЛАГов, несколько сотен миллионов жизней. Душевно-духовный баланс был явно нарушен – чтобы наделять душами новых людей, жадно, миллиардами врывающимися в жизнь, пришлось мобилизовывать душевный материал животных, а, так как и этих уничтожалось и уничтожается в несметных количествах, то рекрутировать и души зверей, простейших, может быть, даже растений, если и они одушевленны.     

И эти молодые, звериные души в людях, неопытные, незрелые, падкие, неразумные и невразумительные, лишь слегка гуманизированные, теперь доминируют в обществе, поражая своей непредсказуемостью. Они – наказание себе и миру за грехи и преступления мира.

Души зрелые, старые, ветхие кротки и мудры. Они смотрят на нас из глаз малышей и детей, умиляя и успокаивая нас: «всё будет хорошо, как бы мало нас ни было».

Решающим в судьбе души (а душа – христианка, ведь это кто-то очень правильно подметил) является ее воля. И воля души – совесть. Она толкает душу к совершенству.

Душа обливается стыдом и кровью – ежедневно. И если ленится это делать – черствеет. Вот почему во всех религиях молитвы и бдения души ежедневны, многократны и постоянны.

Та строчка, что в матрице идет последней и отмечена многоточиями, на самом деле, возможно, множество строк.  Например, мы все – осколки и мельчайшие фрагменты Космического Разума, а потому наше мышление, наше табло сознания, возможно, имеет свою судьбу, свои награды и проклятья, свои назначения – в мире идей. Но – кто знает, сколько там еще строк и миров? 

--------------------------------------------------------------------------------------------------
--

Творчество и бессмертие

Творчество – это бессмертие, пусть коротенькое, но захватывающее бессмертие, которое никогда не наскучит и которому никогда не скажешь «остановись, мгновенье, ты прекрасно!», как это сделал несчастный доктор Фауст.

Как это обсуждалось, творчество – важнейшее предназначение человека, ибо он – творец по Образу Божию, и именно по этому критерию будет идти Страшный Суд: кто и как исполнил свой творческий потенциал, свой талант, данный каждому из нас.

Творчество, как я убедился еще раз, доступно только свободному человеку и только для того, чтобы ощущать свободу – не «свободу для» и не «свободу от», а свободу в чистом виде, свободу в себе. Конечно, и свобода, и творчество, и одиночество, и бессмертие – рисковы, может, поэтому я так люблю шампанское?

В отличие от творчества, несущего удовлетворение в самом себе, а не в своих результатах, креативная деятельность – прежде всего деятельность, а потому ее можно описать по ее целям, действиям (процедурам и операциям), средствам и материалу. От обычной производственной деятельности креативная отличается тем, что представление о результате (замысел) непрерывно меняется именно в силу творческой составляющей этой деятельности.

Творчество для любой корпорации, включая нашу, оптионабельно, необязательно – от желательного отношения до запретов, но креативная деятельность чаще всего необходима.

Прошедшие подряд два мероприятия позволили мне переформулировать основную цель нашего корпоративного университета ВИАНСА (WeAnswer):

Мы готовим из себя профессионалов нового типа, обладающих двумя профессиональными компетенциями, позволяющими быстро и безболезненно переходить из одной сферы деятельности в другую, как бы далеко они ни были расположены:

- в коммуникации умение понимать и быть понятными независимо от языка общения

- быстрая обучаемость

Кроме того, мы постигаем ценность размышлений:

- выход за любые мыслительные пределы (а мышление возможно только там, за пределами) и это наш интеллектуальный экстрим

- выход за пределы себя и своих интеллектуальных возможностей, в каждом повороте размышления бросая вызов самому себе

- освобождение, поскольку, в отличие от действий мышление безответственно: здесь достаточно быть логически и этически честным.

Всё путешествие в Грецию для меня – и интеллектуальная программа, и культурная, и досуг – стали процессом самоопределения относительно бессмертия. В моем возрасте бессмертие, обращенное в будущее – кокетство. И я стал искать для себя другие бессмертия.

Онтология бессмертия вспять

Это – эпизоды истории, ставшие для меня событиями (со-бытие – присутствие, сопереживание того или иного исторического эпизода, физическое присутствие в котором необязательно), «сделавшие» меня и отложившие неизгладимый отпечаток на меня и мою жизнь. Я возвращаюсь к ним вновь и вновь, о чем лишь отчасти свидетельствуют приложения к каждому из них (ведь почти все докомпьютерные и доинтернетные тексты пропали бесследно, а прочитанные и написанные тексты – суть моей жизни). Растянутые примерно на сорок тысяч лет, разбросанные по разным временам и эпохам, они обеспечивают мне своеобразное бессмертие вспять.

Вот краткое содержание этих событий:

-----------------------------------------------------------------------------------------------

--

Империя зла (от безжалостного становления до беспомощного коллапса)

Страна, превратившая государственную машину в машину террора: бессмысленные репрессии, казни, налоги, тотальная ложь и тотальная слежка, уничтоженье святынь и всего разумного, торжество подлости и серости, невежества, фанатизма.

Нами пугали детей и нас боялись – теперь над нами смеются.

Мы придумывали заговоры и диверсии – и боролись с ними.

Мы вели непрерывные войны – со всеми и на нашей совести – развязывание самой страшной войны в истории человечества.

Мы уничтожали самих себя и собственный народ: дворянство, интеллигенцию, духовенство, крестьянство, купечество, стремясь стать неимущими рабами.

Мы понастроили адских заводов, которые производили челевеконенавистническую продукцию. Наши поэты воспевали людоедов и людоедство и называли это партийностью литературы. Нас назвали империей зла – и мы согласились быть таковыми. С нас срисовывали Мордор и «1984», а мы утирали плевки о своих лиц.

Мы все стали ворами, бездельниками, пьяницами – и продолжаем считать себя спасителями человечества.

В шестом классе, прочитав «Бесов» Достоевского, я увлекся химией ядов и взрывчатых веществ, чтобы взорвать Кремль, Старую площадь и Лубянку, а обитателей этих мест отравить.

И всё это прошло безнаказанно, без осуждения, покаяния и раскаяния…

ПРИЛОЖЕНИЯ: Метанойя (1999), Затоптанный (декабрь 2000), Коммунизм и время (декабрь 2002), Спроси другого Бога (май 2004), Русская Голгофа (сентябрь 2004), Яков Михайлович Свердлов (ноябрь 2004), Печальное путешествие (январь 2005), Мой ласковый и нежный зверь (июль 2005), Отец еврейского и некоторых других народов (август 2005), Принцип партийности на тайной вечере (октябрь 2005), Самая печальная история ноябрь 2005), Баррикада (апрель 2006), Зло империи (май 2006), Принципы советской и постсоветской власти (январь 2007), Моя ночная советская жизнь (ноябрь 2007), Шестое июля (июль 2008), О Зое и Матвее: история московского метро (ноябрь 2010),

Достоевский

Протестуя против слащавого дворянского мира Пушкина, Тургенева и других обязательных для школы 20-го века классиков 19-го века, я погрузился в Достоевского зимой 1957 года, когда мне было 12 лет. И утонул в романах, рассказах и статьях Федора Михайловича. Я стал всеми его героями, а они все стали мною: и злые, и добрые. И я их всех понимал и им сочувствовал и они понимали меня. И я заносил топор над головой несчастной Лизаветы, прижимал к виску револьвер Кириллова, смотрел на киргизские степи из Омского острога, «Мертвого дома», был Смердяковым и Алешей Карамазовым, бредил «Сном смешного человека».

Именно тогда я сказал себе: кем бы я ни стал, я буду писателем.

И вот прошло с тех пор 55 лет, я стал географом, но я все еще буду писателем.

И дело совсем не в этом: я читаю и перечитываю Достоевского, смотрю фильмы-экранизации и фильмы о нем, читаю о нем и смотрю пьесы по его произведениям, бываю в Москве, Питере и Старой Русе Достоевского. Моя сирень тоскливыми серыми вёснами цветет во дворе его дома, мы часто разговариваем, иногда спорим, но в основном – соглашаемся, я зачарованно смотрю, как он пишет своим мелким ужасным почерком великие и прекрасные мысли…

Он бессмертен – во мне, и во мне также, как в миллионах и миллиардах его читателей 19-го, 20-го-го. 21-го и других веков…

ПРИЛОЖЕНИЯ: Достоевский и евреи. Еврейская месть (декабрь 2004), Шестое завещание Достоевского (февраль 2006), Новая топонимика Старой Русы (январь 2007), Достоевский трип (январь 2007), Достоевский (июнь 2010), Достоевский и красота (февраль 2011)

Ессеи, Иудейская война, раннее христианство

В христианство я пришел через поэзию в конце 80-х.

Но до того, в 1985 году, будучи в гостях у ГП, увидел в библиотеке книги Д. Амусина «Кумранская община» и «Рукописи Мертвого моря», попросил их у жены Щедровицкого Галины Алексеевны Давыдовой.

Читал я эти тексты с замиранием сердца, в восторге и упоении.

Ессеи жили на протяжении не менее четырехсот лет на севере Мертвого моря, в бесплодных пещерах Кумрана, вели аскетический и праведный образ жизни и творили чудеса духа. К ним примыкал Иоанн Креститель, крестивший водой в Иордане, неподалеку от Кумрана. Многие идеи Христа – от ессеев. К югу от Кумрана, на берегу всё того же Мертвого моря – построенная Иродом Великим крепость Масада – самый возвышенный и пронзительный подвиг иудеев в их двухвековой войне с римлянами. Теперь здесь новобранцы израильской армии дают присягу. А еще дальше на юг – место, где когда-то стояли Содом и Гоморра.

И я стал читать Евангелия и старался понять, по-своему понять каждое слово и каждый эпизод – ведь вся Библия написана так и затем, чтобы люди не просто читали Священную историю, но и понимали, толковали, интерпретировали ее, всяк по-своему.

По сути одновременно я полюбил Христа и ессеев, возненавидел Рим и всё имперское, стал регионалом и толкователем.

Я читал «Иудейскую войну» Л. Фейхтвангера и «Иудейскую войну» и другие книги Иосифа Флавия, апокрифы, философов и историков тех времен, был в Израиле (и намереваюсь еще бывать), вслушиваюсь в Баха и всматриваюсь в иконы.

Мне претит церковь – своим стяжательством, социальностью, политиканством, ложью, мишурой и позолотой, пренебрежением и извращением всех мыслей и идей Христа. Я так и остаюсь – ранним христианином, иудеем, противостоящим надменному Риму, слушателем Нагорной проповеди Христа в Капернауме, на берегу светлого озера Кинерет…

ПРИЛОЖЕНИЯ: Агасфер (февраль 1999), Вифлеем (декабрь 1999), Иуда (февраль 2000), Соломия (сентябрь 2000), Царь Ирод (январь 2001), Похождения по мукам Симона волхва и его жены Елены (май 2001), Побиение камнями (август 2003), Гефсиманский сад (апрель 2004), Иуда и Пилат (апрель 2004), Последний защитник Масады (ноябрь 2005), Пилат. Анабасис (июль 2007), Прозрение Малха (август 2007), Вокруг Евангелий (сентябрь 2007), Евангельская география (март 2008), Люди успеют коснуться свода (март 2008), Евангелие от Вараввы (сентябрь 2008).

Сократ и Платон

Лето 1958 года я провел в белорусской деревне Должа у своей тётушки. Между рыбалкой, сенокосом, прополкой, рубкой и колкой дров, пастушеством и походами за грибами я наткнулся однажды на запыленную книгу «Диалоги Платона». Сквозь неровности античной речи я увидел простые, чистые и ясные мысли Сократа, которыми нельзя было не восхищаться.

Я полюбил и Платона. И Сократа сразу – а вместе с ними и всех других: Алкивиада, Протагора, Теэтета, Крития, Кратила… Вообще-то, кроме Платона и Сократа, я особо не различал остальных. Нутром поняв. Что передо мной – драма не людей, а идей, совершенно иная, отличная от привычной драматургия.

И я продолжаю читать эти возвышенные диалоги, призываю делать это своих коллег и даже рискнул недавно прочитать курс философии, начинавшийся с обсуждения «Пира».

ПРИЛОЖЕНИЕ: Метанойя (1999)

Малхиседек

У брата Ноя, Вара, была жена Софонима. Когда Вару уже сильно стукнуло за сто лет, а бесплодной до того Софониме – 92, она зачала, долго скрывала от мужа случившееся, а когда скрывать уже было невозможно, в слезах призналась, но не в грехе прелюбодеяния, а в беременности. Разгневанный Вар не поверил ни единому ее слову о невинности зачатия. В великом горе Софонима умерла.

Испуганный Вар позвал Ноя, они вырыли в саду могилу, а когда вернулись за трупом, то возле мертвой Софонимы обнаружили мальчика примерно трех лет, дивной красоты и со звездами на груди.

Ночью спящему Вару явился Архангел и сказал, чтобы он назвал мальчика Малхиседеком, что ребенок будет вскорости унесен на небо и о нем не надо тужить.

Так и случилось.

Дивный Малхиседек провед на небе 400 лет, избежав таким образом Потоп, и вновь вернулся на землю, уже во времена Авраама. Он установил на скале в городе Салем Скинию, на том месте, где много позже Соломон построит Храм, переименовал город в Иерусалим (Город Бога) и стал первосвященником.

Могила его – на горе Фавор, неподалеку от Назарета. На той горе в праздник кущей Петр увидел Преображение Иисуса.

Христос считается первосвященником по чину Малхиседека.

ПРИЛОЖЕНИЕ: Малхиседек (декабрь 2005)

Антропогенез

Все люди в той или иной мере – аутисты: они видят мир не таким, каков он есть на самом деле, а таким. Каким они хотят его видеть. Патологические формы аутизма – страшная психиатрическая болезнь, яркие – творчество, слабые выражаются в тяге к рутине и монотонности.

Эту болезнь нам «подарил» космический разум, который в дальнейшем мы будем называть Навигатором.

Сам по себе Навигатор мыслить не может, ему нужен индукционный контур с материальными носителями мышления, которое само по себе есть некоторое искажение и редукция сознания. Выбор пал на племя предгоминидов, обреченных на вымирания из-за разгоревшейся внутривидовой борьбы. Причина непрекращающейся свары – хронический дефицит самок.

Некоторым мужским особям был вменен аутизм, позволивший им сначала перейти к удовлетворению сексуального голода за счет собственного воображения, а затем дойти до осознания совести. Так появились первые жрецы, а изменения социальной структуры привело к формированию homo sapiens и человека в нашем понимании человека.

Между миром вещей и миром идей возник онтологически совершенно необязательный мир людей, что мы успешно доказываем не только всемирной историей взаимоуничтожения людей, но и стремительной передачей нами процесса мышления более совершенным материальным носителям.

Это произошло, как предполагают, около 40 тысяч лет тому назад, и весь этот огромный провал времени заполнен мучительными поисками смысла человеческого существования. Мне кажется, за эти 400 веков я подошел к разгадке достаточно близко…

ПРИЛОЖЕНИЯ: Теория антропогенеза (июнь 2001), Как устроен человек (апрель 2002), Теория антропогенеза (пьеса) (ноябрь 2005), Антропогенез и свет (декабрь 2005), Загадка людей 27-го стиха (январь 2006), Отклик на статью В.А. Лефевра «А если Платон прав?»

Бессмертие нерожденных

Смертны и обречены на смерть все рожденные, а все нерожденные по принципу бессмертны.

Мир нерожденных одновременно и очень близок к нашему, всего в одном микроне и миге от нас, и одновременно очень, неисчислимо далек, онтологически далек – настолько далек, что совершенно незнаем нами.

В детстве, в раннем детстве, у нас недолго еще держится память и близость к тому миру, из которого, собственно, мы и пришли в этот. Это своеобразное дежавю выражается в том, что ты знаешь каждое предстоящее мгновение, слово, движение, действие за миг до его наступления и при этом понимаешь, что это опережение происходит в каком-то очень далеком от тебя, можно сказать, противоположном, на другом конце света, месте.

Что известно о мире нерожденных?

Он «социально» неоднороден.

Для одной половины его обитателей нерождение – наказание (так, например, думают буддисты в тибетской «Книге мертвых», считающие, что, чем быстрее наступает реинкарнация, тем правильнее человек жил и умер), для другой – награда (копты считают, что душу вколачивают в тело на испытание соблазном жизни, на хождение по мукам).

Кроме того, и те и другие представлены тремя стратами:

- рождавшиеся и сохранившие целостность души (отсюда – идея реинкарнаций)

- рождавшиеся, но не сохранившие целостность души (так считают, например, иудеи)

- те, кто никогда не рождался

- и те, кто никогда не будет рожден

Следовательно, вся эта неоднородность мира нерожденных может быть сведена к простенькой матрице:

	нерождение как наказание (отверженные)	нерождение как награда (блаженные)
души рожденных, сохранившие целостность
души рожденных, не сохранившие целостность
никогда не были рождены
никогда не будут рождены

Не в рамках данного текста, а как-нибудь потом, надо попробовать описать каждый из этих четырех типов.

По Греции

Афины

В Афинах мы заказали автобус и экскурсовода и совершили обзорную поездку по городу. Наш гид, Андрей, оказался большой удачей – это был не патетический захлёб и декламация записных экскурсоводов, а рассказ историка-профессионала, чуткого не только к истории, но и языку, мифологии и философии. Ему очень понравилась тема нашего путешествия и он, как мог, импровизировал о бессмертии. Собственно, мы ничего нового в бессмертии не открывали, всё это достаточно банально, но мы искали бессмертие в себе, мы самоопределялись относительно его, вообще-то многоликого:

- физическое (биологическое), которое, как обещают генетики, биологии и геронтологи, будет достигнуто для человека в ближайшие 20-30 лет, а в природе уже имеется несколько моделей бессмертия, например, растущие здесь оливы

- творческое

- героическое (достаточно всего лишь совершить подвиг, у лучше, для верности, дюжину)

- божественное

- духовное (яркий пример – святые и их нетленные мощи)

- душевное (здесь необходимо допустить и наличие души и ее бессмертность)

- чародейное (Колумб отправился искать источник вечной молодости Бимини, алхимики пытались создать эликсир вечной молодости)

- хозяйственное (о. С. Булгаков считал, что хозяйства – деятельность по преодолению смертности) – приобщение ко всякой деятельности бессмертно, поскольку бессмертна сама деятельность: виноделие, хлебопечение, врачевание…

Мы посетили римские развалины храма Зевса, в саду Ликея были близки к школе перипатетиков Аристотеля (в саду Академа на месте школы Платона строится городской музей), видели арку, отделяющую город Тезея от города Адриана, были у стадиона, построенного к первым современным олимпийским играм, взобрались на Акрополь с видом на Ареопаг, холм Муз, древний амфитеатр и другие вечные ценности – всё дышало бессмертием и свидетельствовало о бессмертии. Вечером мы поднялись на вершину горы св. Георгия – и понаслаждались под холодное белое сухое ночной панорамой великого города, колыбели нашей европейской цивилизации.

Сильное впечатление произвел и Пирей, принимавший когда-то пентакантеры с вином и хлебом, а теперь превращенный в оживленный пассажирский порт с бесконечными паромами и гигантскими круизерами. Рядом – бывшая рыбацкая бухта, ныне – фешенебельная марина, порт яхт и катеров богатеньких буратин, вырастивших на поле чудес в стране Дураков свои несметные деревья с денежками вместо листьев.

Жара от сосен, камней и неба,

пылает в зное десница Феба,

антично море, античен говор,

рука вгрызает в бутылку штопор:

тут всё затихло, ушло в колючки,

коты гуляют: кощеи-злючки,

никто не знает великий город,

полны помойки, но в людях – голод,

торговец мясом зашелся в крике:

«всего три евро – скорей берите!»,

а сверху в эту людскую кашу

Акрополь смотрит как на парашу,

и гордо в небо глядит Георгий

но не Петрович, а просто Божий.

Метеоры

Метеоры – огромные, в несколько сотен метров высотой, серые монолитные столбы, на макушках которых разместилось почти сорок православных монастырей. Захватывающее зрелище и потрясающее восхищение людьми, ради уединения и отрешения от суеты мира совершившие это строительное чудо.

Теперь здесь много туристического шума и гама, но монахи умудряются увертываться и от этой напасти.

Простая мысль – духовное бессмертие достигается в кропотливой тиши одиночества.

А нам остается только восторгаться этой красотой и этим подвигом человеческого духа.

Олимп

В один из дней те, кто физически был более или менее подготовлен, отправился на восхождение, остальные предприняли путешествие на мини-вэне.

Благодаря навигатору, мы поехали явно не в ту сторону, сильно покружили по Фесалии, пока не купили карту и не выбрали правильное направление.

Как и предполагалось, Олимп оказался отдельным, очень крупным, доминирующим, даже величественным над мелкими горными хребтами, массивом. Верх массива – несколько примерно равных между собой вершин, посвященных, по-видимому, сонму главных богов-олимпийцев. Главная вершина, естественно, посвящена Зевсу, низвергшему своего отца Хроноса в Тартар, освободившего своих братьев и сестер, которых пожирало ненасытное Время. Заключение Хроноса в Ад, под груду огромных камней, сделало бессмертие богов-олимпийцев весьма хрупким: от богини Фетиды должен был родиться тот, кому суждено свергнуть Зевса. Дабы избежать своей участи, Зевс выдал Фетиду замуж за одного из героев-аргонавтов Пелея. Плодовитая, но безрассудная Нереида сама уничтожила почти всех своих детей, в живых остался лишь Ахилл, и то только для того, чтобы бесславно погибнуть под Троей от стрелы сластолюбивого Париса, а без него ахейцы победить не могли.

Судя по дальнейшей истории, Зевса и других олимпийцев это не спасло: пришел Распятый, и ради Него люди отвернулись от своих богов. Сегодня Олимп пуст и истоптан смертными.

Предгорья массива заселены весьма слабо, туристическая инфраструктура почти отсутствует, а местные жители настроены не очень гостеприимно.

над Олимпом – небеса,

на Олимпе – чудеса…

собрались боги,

теперь убоги:

нектар и манна

не по карману,

бараньи ребра

жуются бодро,

салат с фетою,

запив водою,

фраппе немного

для чистки слога,

потом – сиеста

на спальном месте,

а в целом – тихо

пока спит лихо,

чинить дороги

не любят боги,

и по ухабам,

с нерусским матом

плетутся «Нивы»,

в конец разбиты,

а где-то выше,

над горной крышей

живут иные,

совсем святые,

с крестом и ризой,

и с Моной Лизой…

над Олимпом – небеса,

на Олимпе – чудеса…

Аргонавты

Мы жили высоко в горах, на 750 метров над уровнем Эгейского моря, и отсюда, в ясную погоду, можно было видеть и город Волос, и чашу бухты, и порт.

Я пристально вглядывался в эту застывшую даль и всё пытался рассмотреть пеструю пентакантеру «Арго». Напрасно…

Ясон собрал хорошую команду и затеял любопытное дело – расширить пределы Ойкумены на Восток, а заодно импортировать технологию добычи речного золота.

Ойкумену он расширил, технологию украл, однако этот промышленный шпионаж не пошел грекам впрок: для того, чтобы в овечьей шкуре задерживалось речное золото, надо иметь золотоносные горы и реки, а этого в Элладе до сих пор не нашли.

Зато Ясон нашел себе жену, волшебницу Медею, которая привезла с собой снотворное зелье, известное сегодня как Саперави (греки привыкли до того пить слабые вина, разбавленные водою). Кахетинские вина противопоставились всем остальным винам мира, но, кажется, и этот тип вина угасает под напором технического прогресса и человеческой алчности.

Склочная Медея принесла с собой в Грецию бесчисленные несчастья, но именно благодаря ей и ее злодействам мы имеем теперь такой жанр драматургии как трагедия.

Знал бы Ясон, зачем плыл, утопил бы свою лодку еще в проливах.

Мы отплываем – и наши кентавры

Нас провожают, махая хвостами,

Мы не вернемся – не бейте в литавры,

Нас раскидает смерть за морями.

Море Эгейское – тихое море,

Горы, туманы, привычные склоны,

Мы отплываем – на подвиг и горе,

Вам не услышать плачи и стоны

Дальние страны, Руно и Медея –

Всё так бессмертно, не нужно, без смысла,

Мы потеряем Геракла, Пелея,

Много героев, иллюзий и мыслей

Кентавры

Достаточно нелепые истуканы, изображающие кентавров, встречаются в Волосе довольно часто. Неистовые и бессмертные, теперь они застыли сегодня маленькими изваяниями, скорее смешными, чем осмысленными. И не навевают никаких идей и мыслей. И табуны их уже не будят росными утрами затихших и притихших людей, и никому уже не мнятся их великолепные торсы.

Салоники и Фермопилы

Мы не были здесь… не доехали…как и до многих других, славных и дивных мест… какая жалость!

Рефлексивные интервью

В самом конце нашего мероприятия я попросил нескольких его участников ответить на два очень важных для нашего университета вопроса.

Если честно, их ответы меня немного разочаровали: при всей искренности, честности и серьезности опрашиваемых, каких-то прорывных идей не оказалось.

Тем не менее, считаю важным и необходимым опубликовать эты ответы, не различая и не выделяя авторство:

Каким я вижу корпоративный университет ВИАНСА (WeAnswer) в будущем?

Местом освоения методологического инструментария и методологической формы мысли, окультуривания коллектива, место заведения социальных связей в профессиональной методологической сфере (с внешними приглашенными людьми) и местом формирования команды, местом личного и карьерного роста

Разнообразным: в обсуждениях, темах, фильмах, философских обсуждениях, экспертах, участниках и представителях всех команд коллектива. Помогающим в жизнедеятельности, мыследеятельности и «работе»

Как пространство человеческого и интеллектуального доверия, как место, не столько решающее производственные задачи, сколько формирующее команду, общность ценностей, но где одновременно высока концентрация оппозиционных взглядов, идей, суждений (у нас не хватает содержательных столкновений), имеется «высокая» дисциплина и организованность участников, связанная с вовлечением в процесс организации большего числа людей при отсутствии тех, кто не имеет интересов в содержательном движении и реальной проблематизации каждого.

ВИАНСА должен расширять область мышления за пределы профессиональной деятельности, но при этом должны иметь практическое значение (в какой форме – вопрос)

Я хочу, чтобы корпоративный университет являлся таким местом, где я могу получать определенные интеллектуальные вызовы и задачи несоразмерные для меня в данный момент. Для того? чтобы осилить эти задачи я хочу чтобы участие в работах университета принимали заинтересованные, «глубокие» люди, заинтересованные в темах семинаров, в личностном саморазвитии и готовых менять нашу страну и мир. Кроме того, я хочу, чтобы каждый участник университета вносил свой вклад в его развитие. Я хочу видеть ВИАНСа гибким и развивающимся, чтобы с внутренним ростом и развитием его участников менялся и сам университет.

Как процесс, подразумевающий нахождение общего виденья в обсуждаемых темах. Достижению этого должно способствовать: 1) общий сбор активной группы (те, кто хотят, и из них, кого можно, т.е. отбор), 2) предварительная проработка материала (а также рекомендованной литературы и поиск альтернативной) 3) написание эссе и доведение его до конечного умозаключения (тут нужна помощь «ректората») 4) «четко» спланированный режим проведения АСК (работа в группах, пленар, рефлексия); возможно, стоит задуматься о количестве людей в группах, тем самым увеличить число выступлений и обсуждений) 5) необходимы «эксперты», помогающие выбрать направление рассуждений 6) нужна дисциплина как во времени, так и в рассуждениях, чтобы не терять время 7) школу нужно расширить, так как очень трудно найти подходящих людей для нашего университета, а она будет отличным отборочным этапом и будущим потенциалом 8) количество АСК приемлимо 9) нужны фильмы и их обсуждение.

Каким я вижу себя в университете ВИАНСА?

Активным участником по всем программным направлениям, лидером, задающим темп и освоение всего выше перечисленного

Самоорганизующимся, для которого есть условия (только проявляй активность и бери), умеющим выражать свои мысли в текстах и обсуждениях

Я пытаюсь отвечать себе в ходе сессий на личные мировоззренческие вопросы, видеть собственную траекторию в университете, участвовать в подготовке и организации сессий, ощущать необходимость собственной активной позиции в университете, особенно в условиях вымывания «пассива».

Пока – как слушателя, который набирается опыта, чтобы полноправно участвовать в дискуссиях.

Я вижу себя неравнодушным. Это место ценно для меня и я хочу быть ценным для него.

Во-первых, как саморазвивающаяся личность, во-вторых, как человек, с которым можно обсудить темы, помогающие развитию нашей «корпорации». В будущем – как человек, влияющий на разные «узлы» в нашей стране (распространение нашего видения).

Будем считать, что это и есть наш автопортрет в будущем. Спасибо всем.

----------------------------------------------------------------------------------------------

--

Сон как онтология

  

Сон – регулярная репетиция загробной жизни, как засыпание – имитация смерти.

Иногда я засыпаю мгновенно, как от выстрела или обширного инсульта: помню, как голова клонилась к подушке, но не помню, как она упала на подушку. Для этого надо сильно устать или очень долго не спать.

Чаще засыпание приходит как забытьё, убаюкиваемое сладкими грёзами о том, что было и чего не было, Сон приходит постепенно, мешаясь с реальностью и продолжая ее.

Нередки случаи бессонницы: час-два, порой чуть не до утра, мучительные, изнуряющие – я не хотел бы так умирать.

Первые два случая предпочтительнее: что с утиханием, что без утихания, мгновенно. Хотя, говорят, мгновенная смерть неблагостна: не усеваешь проститься и покаяться, а это действительно нехорошо, как-то очень уж по-английски. Выходит, лучше и естественней и засыпание и смерть как угасание. Впрочем, засыпание у меня идет уже давно, явственно и довольно быстро, во всех проявлениях жизни, от физиологии до умственных возможностей и общей усталости – не от жизни (жить я не устаю пока), а от активности в ней.

Сны тоже бывают разные.

Мучительные кошмары доходят до того, что ты вздрагиваешь и просыпаешься. Потом, в смерти, это будут возвращения тебя как привидения или призрака, который мучает и мстит и сам мучается и мечется от того, что было когда-то. Хорошо, что кошмары редко посещают меня, и что редко посещают и что посещают: они напоминают об аде, каково там быть. Адская загробная жизнь как и кошмары удушающа до пронзительности. И пребывать в этой невыносимости долго? – не дай Бог. Лучше уж тогда не грешить и не совершать зла, прежде всего, зла безделья (каждый боится своего зла, живущего в нем).

Есть сон-провал, сон без сновидений, темный-темный, без проблесков. Наверно, это сон агностика или атеиста, истомленного кипучей и беспросветной деятельностью. Если ты не Храм строишь, а ворочаешь камни, то и спишь как убитый, без сновидений, с отключением ото всего, прежде всего от самого себя. Покойно, но неинтересно, хотя, конечно, мучимый кошмарами и адом сильно завидует покойнику и спящему наповал.

Мне очень часто снятся сны-сказки, сны-рассказы, сны-романы, сны-путешествия, сны-приключения. Поэтому я очень люблю сны. Многие свои рассказы и сюжеты я вижу во сне, а потом пытаюсь их восстановить – прозой или стихами, стихами даже лучше, точнее получается. Кстати, этот текст – также из сна, совсем еще свежий, из только что кончившегося сна.

Самые любимые сны – про детство и про путешествия. Иногда, но к сожалению очень редко, это совпадает, и тогда снится детское путешествие, с замиранием восторга от новых стран, мест, городов. Такие сны долго-долго помнятся и вспоминаются, с улыбкой и легким сожалением, что этого уже не будет.

Впрочем…

Некоторые сюжеты и места повторяются и возвращаются.

Мне часто снится Москва, но не такая, как она есть или когда-то была, это очень интересный город, со своими домами и улицами, никогда доселе не видимыми, но это несомненно – Москва, очень необычный и очень красивый город, который я люблю гораздо сильнее, чем настоящую Москву.

А еще мне снится Крым. Совсем не такой, как на самом деле, но это Крым – никаких сомнений: море, горы, счастье, сказочность, таинственность…

Снятся и другие места, но они обычно никогда не возвращаются, а Москва и Крым – возвращаются. Можно сказать, я живу в них всю свою жизнь. По рассужденьи зрелом, это, конечно, каждый раз разное, но где ж взяться во сне зрелому рассуждению? И потому такое твердое убеждение и узнавание: вот – Москва, вот – Крым.

А путешествие – это ведь и приключения, много приключений. Веселых, забавных, радостных, немного суматошных. Здесь много новых лиц, воспринимаемых как старые знакомые, и много тех, кого любишь долго и всю жизнь, но теперь, во сне, они немного или совсем другие. Это так упоительно, так захватывающе, так интриганно, что забываешь обо всем не относящемся к этому приключению-путешествию и не обращаешь на это внимание. Азарт бывает столь велик, что, например, в эту ночь я даже не заметил, как где-то в середине своего путешествия умер.

------------------------------------------------------------------------------------------------
--

Творчество и онтология

Творчество и вера

У многих творческих людей это никак или почти никак не связано.

Я к вере пришел через творчество, через поэзию. Сначала поверил стихами, потом – собой остальным. Другие, я знаю тому примеры, придя в христианство, перестали творить – я думаю, они этим причинили боль Богу или сильно огорчили Его. Есть и такие, что с рожденья и верят и творят и потому никак не связывают одно с другим. Благодаря своей естественности они не задумываются об этом, счастливые. Наконец, есть те, кто безбожно творит. Иногда это получается у них виртуозно, но всё равно такое творчество вычурно, изломано, болезненно, полно зла и козней, мстительно, изворотливо, унизительно.

Творчество есть форма и способ веры. Это – своеобразная молитва, диалог с Богом (ведь молитва – не заклинание, а именно диалог). Люди творят – прежде всего для Бога, это их реплики в разговоре с Ним.

Верующему легко творить, творческому человеку легко верить, Сомнения в себе, своём таланте, своих произведениях – сомнения веры. Все эти сомнения необходимы, чтобы не быть фанатиком, чтобы быть верующим, идущим в вере и по вере, а не уверенным и верящим: человек несовершенен по своей онтологии, поскольку совмещает в себе несовместимое, а потому так опасна гордыня в вере.

Вкусив незрелый плод от древа Добра и зла, мы обрекли себя на неполноту и незрелость наших знаний, на несовершенство себя и своих творений. С этим приходится мириться, но это и подвигает нас к мастерству, независимо от того, есть у нас конкуренты среди людей или нет.

Творчество и свобода

Только свободный может творить, только творящий свободен.

Ради свободы мы выходим из душных застенков рутины и обязанностей, ради свободы беремся за кисть или смычок, и такая свобода никому не мешает: свобода одного не ограничивается свободой другого.

Конечно, больно видеть вокруг себя рабов, особенно, если эти рабы цепляются за свое рабство: «мне ничего не надо, я всем доволен, у меня всё есть» – у раба нет ничего, даже самого себя, он – вещь, потому что имеет право голоса, но не мнения, он – предмет, загораживающий собою чей-то или кому-то свет. Раб – это не социальная принадлежность, а самоощущение. Раб тварен и только тварен, он задушил, закопал на пять штыков лопаты вглубь свой талант, чтобы копить злобу на своего хозяина: «Я знал тебя, что ты человек жестокий, жнешь, где не сеял, и собираешь, где не рассыпал» (Мтф.25.24-25). Раб ропщет на свою судьбу, но ничего в ней не хочет и не может менять – ему легче роптать, чем противостоять.

Из одного омерзения рабства стоит бороться за свободу.

Но она, свобода, хороша еще тем, что призывает творчество и дарит его. Не в результатах и плодах творчества утешение и радость, но в свободе, ощущаемой в процессе творчества.

Свобода – это самодвижение души, ума, чувств, не провоцируемое ничем, как ничто не провоцировало Создателя при сотворении мира.

Творчество и одиночество

То, что Бог сотворил до человека, прекрасно. Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть на звездное небо над пустыней Негев. Он был абсолютно одинок и поэтому в конце каждого дня творения говорил себе: «и это хорошо». Пока не настал день шестой, день творения человека…

Это не было ошибкой (Бог безупречен), но создание человека оказалось сопряженным с до сих пор непреодолеваемыми трудностями. Как и всё тварное, человек смертен, как творец и Божий со-творец – бессмертен.

Двойная природа и двойная онтология человека – хитроумный, изощренный маневр, который более или менее удался явно не с первого раза:

И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их. И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле. (Бытие, 1.27-28)

И навел Господь Бог на человека крепкий сон; и, когда он уснул, взял одно из ребр его, и закрыл то место плотию. И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену, и привел ее к человеку. И сказал человек: вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женою; ибо взята от мужа. Потому оставит человек отца своего и мать свою, и прилепится к жене своей; и будут одна плоть. И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились. (Бытие, 2.21-25)

Если люди 27-28-го стиха, оба, мужчина и женщина – по образу Божию, то, стало быть, и меж собой они были одинаковы и бесполы, а потому и бесплодны. И ведь впрямь, Адама Бог слепил из праха, он не рожден женщиной.

К этому следует добавить, что Ева – не первая жена Адама: до того была Лилит, наплодившая мириады бессмертных существ: эльфов, саламандр, фей, духов, джинов и других.

В отличие от людей 27-28-го стиха, Адам был способен к репродукции. Он, не мог, как Бог и люди 27-го стиха, творить, но был орудием размножения – сначала для Лилит, позже – для Евы. С другой стороны, людям 27-28-го стиха было прямо вменено плодиться и размножаться, наполнять землю и обладать ею.

Чтобы сделать картину более прозрачной, надо вспомнить о мужчине 27-28-го стиха. От него вообще никакого потомства и продолжения не было. Он, кажется, даже не участвовал в глобальном номинализме: это к Адаму бог подводил всяких тварей для поименования. Лишенный функций и действий, этот самый первый человек был, несомненно, Сыном Божиим, коль скоро создан по Его образу, а не по подобию.

Вся эта прискорбная путаница и неловкость имеют свое, вполне обоснованное, объяснение: сам-то Бог – круглый сирота. Ему самому, при полном незнании данного вопроса, пришлось изрядно покрутиться, чтобы выкарабкаться из этой щекотливой ситуации. И не сразу, ох, не сразу он допустил меж людьми то же, что существовало в остальной природе. Да и допустил он это с проклятьями и изгнанием, продолжая допускать не только любовь и деторождение, но и ненависть, доведенную до братоубийства.

Ничем, кроме природной осведомленности Его, нельзя понять зачатие как голубиный благовест, непорочное зачатие и незнание, что делать с такого рода порождением иначе, как умертвить его на кресте – ведь рожденный бессмертен.

Непорочность как эманация бесполости стала высшей добродетелью и сохранялась такой до самого последнего времени, когда люди до того обсоциалили Бога, религию и церковь, что назвать это иудаизмом, христианством или еще как-нибудь уже невозможно без примеси лукавства и лжи. Сакральность и святость непорочности и непорочного зачатия исчезли и растворились, дефлорация перестала быть жертвенным актом, а люди 27-28-го стиха полностью выпали из нашего внимания.

Что вовсе зря.

Забыв о них, был утерян путь к образу Божию, мы перестали мучиться загадкой – кто же они, эти совершенные люди? А, стало быть, мы перестали задумываться и о загадке собственного совершенства.

Творчество и есть та искра Божия, крупица бессмертия, что таится и теплится в каждом из нас.

Впадая в одиночество, мы издеваемся над самими собой, отдавая его унынию и безделью, а не творчеству. Мы изнываем в одиночестве – если не погружаемся в творчество.

Я думаю, люди творческие вынуждены продавать свои произведения, но не ради славы, а чтобы купить на вырученные средства одиночество, чтобы от них отстали и не мешали им. Я много бы дал, чтобы избавиться от всякой социальности и контактов с миром, но, увы. мне моё творчество почти ничего не приносит, и я вынужден зарабатывать, а, следовательно, суетиться, вращаться. К тому же я слаб на утехи и удовольствия жизни, а это сокращает и без того скудный бюджет одиночества.

Всё справедливо.

Творчество и мир нерожденных

Многие из тех, кто занимается творчеством, признаются: это не я, это кто-то другой водит моей кистью, моим пером, моим смычком. Этот кто-то – из мира нерожденных. Он пытается проникнуть, прорваться в наш мир не телесно, а именно таким образом и говорит нам через и сквозь творящего о своём, непонятном и неизвестном нам мире. Это совершенно бескорыстный прорыв – тем и объясняется бескорыстие любого творчества.

Платону показалось, что поэзис – злоумышленное и безответственное преступление канонов, норм и культуры – Платона понять можно: он видел в каждом новшестве ухудшение элиты и удаление от божественного образца.

Но винить творящего не надо – это не он, это им говорит мир нерожденных, рвущихся к нам. Зачем? – они хотят сказать нам нечто очень важное.

Творчество и безумие

Мусоргский – белая горячка, Саврасов и Успенский – спились до безумия, Достоевский и Магомет – падучая, Бродский – ВТШ, Гоголь, Ницше, Гофман, Кафка, Врубель, Хлебников, Да Винчи, С. Дали, Ван Гог, Веничка Ерофеев, Григорий Перельман … – тяжелейшие психические расстройства. Этот печальный ряд можно продолжать долго, но это жестоко и бессмысленно.

Все творческие люди – ярко выраженные аутисты, они не могут не быть аутистами, создавая мир, в котором хотели бы жить, а не в этом – скучном, обыденном и засаленном.

Они и смотрятся со стороны как безумцы, даже чисто внешне, они и внутри себя ощущают не только и не столько свою избранность, сколько отверженность и проклятость, ненормальность, безумие.

Творчество, даже математическое, подозреваю, нерационально. Рациональность – атрибут деятельности. Творчество щедро до безумия и от безумия.

А может, это мы, нормальные, – безумцы и слабоумные, что не сопротивляемся реальности, не создаем иные реальности, а покорно живем в дерьме реализма?

Творчество и смерть

В конце своего жизненного пути самый необычный гений живописи. Николай Ге, решил уничтожить многие свои полотна. Только смерть спасла его и его картины для бессмертия. Творчество приближает смерть, особенно неистовое творчество, обкуренное и пропитое, но в любом случае творчество – путь к бессмертию, один из путей.

Я хотел бы принять смерть Алика Рапапорта: человек пришел рано утром в свою мастерскую, принял душ, вскипятил чаю, сел с горячим чаем перед своей незаконченной картиной, принялся раздумывать о продолжении работы и умер. Солнечный луч скользнул в студию, закрыл его глаза и упал на забрызганный красками пол. По этому лучу душа художника и вознеслась к порогу Позвавшего её, а на лице творца отразилась и запечатлелась улыбка освобождения и облегчения от пройденного творческого и жизненного пути.

Смерть прерывает творческий процесс почти исключительно ради бессмертия.

Творчество – это буйное и бурное, даже в кропотливой тиши, сопротивление смерти. Смерть – самая предательская плата за творчество.

Творчество и онтология

Онтологическая речь избегает глаголов и не предполагает действий. Удары по клавишам рояля или ноутбука – лишь извлечение звуков или мыслей, но никак не действия, порождающие эти звуки и мысли.

Мы ли творим онтологию, онтология ли нас заставляет творить? – и то, и то. Это – индуктивный процесс. В своем творчестве мы, не ставя перед собой такой задачи и цели, обогащаем собственную онтологию, делаем ее не заимствованной у других, мудрых и славных, а саморожденной, из нас самих. И потому она, саморожденная, совпадающая своей сутью с сутью нашей личности, взыскует и требует самовыражения – в творчестве, потому что ей больше не в чем самовыражаться и проявлять себя. Не в упражнениях же, в самом деле.

Онтологическая темень, тьма непроглядная, когда видишь только то, что видишь, а сквозь видимое, поверх него, вглубь него – ничего, и есть рабство, тварность и растительное существование.

Горе невидящему ничего, кроме видимого, и горе видящему только чужое, не своё: первый – раб, второй – фанатик, и оба – слепые.

И творчество и онтология всегда индивидуальны. Групповая, тем более общая онтология унизительна.

Творчество онтологично, онтология творима.

И теперь остается только одно: а что же такое творчество и онтология?

------------------------------------------------------------------------------------------------

--

Творчество как онтологическое предчувствие

Банальное рассуждение о том, что в результате творчества рождаются стихи, картины, мелодии, фильмы и другие произведения искусства и науки, опровергается двумя простыми соображениями: основная масса этих изделий сильно попахивает простым и холодным производством, ничем и никак не вдохновленным, сделанным на заказ, с расчетом и под расчет – с одной стороны, а с другой – мы порой сталкиваемся с утилитарной обыденностью: полотенцами, одеждой, наличниками и другими подобными вещами, выполненными творчески, являющимися уникальными и совершенными.

Занятие творческим делом совершенно не гарантирует, что исполнитель творит, как невозможно требовать от священника трепетного и вдохновенного верования во время литургии.

Творчество возникает только при ощущении, что ты – на пороге открытия, достижения, проникновения, прорыва, откровения, именно на пороге, не смея сделать еще один шаг, туда, за пределы, останавливаемый и одергиваемый некоей таинственной силой, которая и привела тебя к этому порогу. Да, тебе дано лицезреть, ощущать, чувствовать, умопостигать, но далее – табу.

Остальных может восхищать и умилять: «божественно! боговдохновенно!», но автор с горечью в душе понимает, что это – всего лишь воплощение, искажение того, что он увидел и осознал, что его произведение далеко-далеко от совершенства.

Творчество – это всегда цизонтологическое состояние, когда кажется: вот-вот, и откроется вся тайна и красота мира, когда уже почти касаешься края его, очарованный и влекомый…

Почему творчество всегда неоднократно? Почему оно складывается в процесс, хотя и состоит из актов-попыток? Помимо притягательности приоткрываемой картины мира, властный зов и от усилий. Это очень похоже на секс, да, собственно, ничем и не отличается от него. Позывы любви не просто сродни позывам творчества. По сути это одно и то же – об этом свидетельствует опыт Создателя, творящего этот мир с любовью и непрерывно повторяющего «и это хорошо!».

Онтология недостижима, как непостижимы пути Господни, как непостижима Истина, как недосягаемы небеса (не космос, а именно небеса, залитые золотым светом, обиталище Сил и Вышнего, Горнего). Мы можем – и только в творческом порыве вдохновения – достигать порога, но именно это постижение и проникновение и есть творчество, а не махание кистью, или поиски рифмы, или поверка гармонии алгеброй. Онтологическое предчувствие и есть творчество, но ощущающему это предчувствие не до этого: он очарован открывающейся перед ним картиной мира и истиной, ему не до себя, он вообще вне себя, а потому нам кажется этот процесс творчества таинственным и непонятным: для стороннего наблюдателя он и в самом деле таинственен и непонятен, для стоящего на пороге – не до собственного состояния – успеть бы ухватить и запечатлеть. Тут рефлексия – под внутренним запретом: начал рефлексировать – экран гаснет. И это также сильно отличает творчество ото всех других деятельностей, где рефлексия и возможна и необходима.

И это восторженное предчувствие есть также и соприкосновение с бессмертием. Распахнувшийся онтологический горизонт неизменно вырывает из тебя алогичное, вопреки логике и всему твоему жизненному опыту, очевидное на пороге: «смерти нет».